олпами народа, раздались вдруг песни и радостные клики. 
Никто не огорчался, что королева родила дочь. "Разве худо было, - говорили в 
народе, - что у короля Людовика не было сыновей и наследницей престола стала 
Ядвига? Благодаря ее браку с Ягайлом государство стало вдвое могущественней. 
Так будет и теперь. Где сыщешь такую наследницу, какой станет наша королевна, - 
ведь ни римский император, ни прочие короли не владеют такой великой державой, 
такими обширными землями и таким многочисленным рыцарством! Самые 
могущественные монархи будут добиваться ее руки, будут приезжать на поклон к 
королю и королеве, будут съезжаться в Краков, а нам, купцам, от этого выгода 
будет, не говоря уж о том, что какое-нибудь новое государство, чешское или 
венгерское, соединится с нашим королевством". Так рассуждали купцы, и все 
ликовало вокруг. Народ пировал и по домам, и в корчмах. На рынке запылали 
факелы и фонари. Из окрестных деревень в город съезжалось все больше крестьян, 
они располагались в предместьях лагерем вокруг своих телег. Евреи шумели около 
синагоги на Казимеже <Ныне это район Кракова, в древности - пристоличный 
городок.>. До поздней ночи, чуть не до рассвета, рынок, как во время ярмарки, 
кипел толпами народа, особенно около ратуши и весов. Люди делились новостями; 
посылали разузнать, не случилось ли еще чего-нибудь в замке, и осаждали тех, 
кто возвращался оттуда.
     Хуже всего было то, что архиепископ Петр в ту же ночь окрестил 
новорожденную <Ее назвали Эльжбетой-Бонифацией; первое имя - в честь Елизаветы 
Боснийской, матери Ядвиги.>, из чего заключили, что девочка очень слаба. Однако 
опытные горожанки рассказывали случаи, когда младенцы, родившиеся полумертвыми, 
обретали жизненные силы после крещения. Народ верил, что новорожденная выживет, 
возлагая особые надежды на имя, которым ее нарекли. Говорили, будто ни один 
Бонифаций, ни одна Бонифация не могут умереть сразу же после рождения, ибо им 
предназначено свершить доброе дело; в первые же годы жизни, а тем более в 
первые месяцы, ничего ни доброго, ни худого младенец свершить не может.
     Однако на другой день и о младенце, и о матери пришли из замка худые вести 
- и взволновали город. В костелах, как в храмовой праздник, весь день толпился 
народ. Жертвовали на службы за здравие королевы и королевны.
     С волнением смотрели все на бедных крестьян, которые приносили четверти 
зерна, ягнят, кур, связки сушеных грибов или короба орехов. Крупные 
пожертвования потекли от рыцарей, купцов, ремесленников. Были разосланы гонцы в 
святые места. Звездочеты гадали по звездам. В самом Кракове были устроены 
торжественные процессии. Выступили все цехи и все братства. Весь город 
украсился знаменами. Состоялась также процессия детей, ибо все полагали, что 
невинные дети скорее могут испросить у бога милость. Через городские ворота 
въезжали все новые и новые толпы людей.
     Так проходил день за днем в церковных процессиях и молебствиях, под 
непрестанный колокольный звон и гул голосов в костелах. Но когда миновала 
неделя, а царственная больная и младенец были все еще живы, надежда снова стала 
просыпаться в сердцах. Казалось немыслимым, чтобы господь преждевременно 
призвал к себе властительницу государства, которая, столько свершив, должна 
была бы оставить незаконченным великий свой подвиг, жену равноапостольную, 
которая, пожертвовав собственным счастьем, обратила в христианство последний 
языческий народ в Европе. Ученые вспоминали, сколько сделала она для Академии, 
духовные - для славы господней, державные мужи - для мира между христианскими 
монархами, законники - для справедливости, сирые - для нищеты, и никто не мог 
себе представить, что жизнь, столь необходимая королевству и всему миру, может 
безвременно оборваться.
     Меж тем тринадцатого июля погребальный звон возвестил о смерти младенца. 
Снова зашумел город, тревога вселилась в сердца, и снова толпы народа окружили 
Вавель, допытываясь о здоровье королевы. Но на этот раз никто не вышел к народу 
с добрыми вестями. Лица вельмож, въезжавших в замок или выезжавших через ворота 
в город, были угрюмы и с каждым днем становились все темней и темней. Говорили, 
будто ксендз Станислав из Скарбимежа <Станислав из Скарбимежа (из Скальбмежа, 
1360 - 1431) был юристом и философом, первым ректором Краковской академии после 
ее реорганизации.>, магистр свободных наук в Кракове, не отходит уже от одра 
королевы, которая причащается каждый день. Говорили также, будто после 
причащения покой ее всякий раз озаряется небесным сиянием. Некоторые видели 
даже сияние в окнах, но видение это лишь потрясало преданные королеве сердца 
как знак того, что для нее начинается уже загробная жизнь.
     Иные, однако, не верили, что может случиться нечто столь страшное, они 
тешили себя надеждой, что справедливое небо удовлетворится одною жертвой. Меж 
тем в пятницу утром, семнадцатого июля, грянула весть, что королева при смерти. 
Все поспешили к замку. Город совсем опустел, остались одни калеки, даже матери 
с грудными младенцами поторопились к воротам замка. Лавки были закрыты, люди не 
готовили пищу. Все дела были оставлены, а под стенами Вавеля темнело море 
народа - неспокойное, потрясенное, но безмолвствующее.
     И вдруг в час дня на колокольне кафедрал