ния ненавидел немцев. Но как 
литвин он привык слепо повиноваться воле великого князя, да и сам был испуган 
королевским гневом, поэтому по дороге он стал нашептывать молодому рыцарю:
     - Знаешь, что я тебе скажу: ты удавись! Лучше всего сразу удавись.
     Король разгневался, и тебе все равно отрубят голову. Почему бы тебе его не 
потешить? Удавись, друг мой! У нас такой обычай.
     Збышко, в полубеспамятстве от страха и стыда, сперва, казалось, не понял 
речей князя, но, постигнув наконец их смысл, даже приостановился в изумлении.
     - Что это ты болтаешь?
     - Удавись! Зачем это нужно, чтобы тебя судили? Короля потешишь! - повторил 
Ямонт.
     - Сам удавись! - воскликнул молодой рыцарь. - Как будто и крещеный ты, а 
шкура у тебя осталась языческая, ты даже не понимаешь, что грех христианину 
душу свою губить.
     Но князь пожал плечами:
     - Да ведь это не по доброй воле. Все равно тебе отрубят голову.
     У Збышка мелькнула мысль, что за такие речи следовало бы вызвать боярского 
сынка на поединок, пешего или конного, на мечах или на секирах, но он подавил 
это желание, вспомнив, что времени для этого у него уж не будет. Печально 
опустив голову, он в молчании предался в руки начальника дворцовых лучников.
     А в зале тем временем всеобщее внимание было привлечено другим.
     Увидев, что творится, Дануся сперва так испугалась, что дыхание замерло у 
нее в груди. Личико ее побледнело как полотно, глазки округлились от ужаса, 
неподвижно, как восковая статуэтка в костеле, уставилась она на короля. Но 
когда девочка наконец услыхала, что ее Збышку хотят отрубить голову, когда его 
забрали и вывели из зала, безмерная жалость овладела ею, губы и брови у нее 
задрожали; как ни боялась она короля, как ни закусывала губы, однако не смогла 
удержаться от слез и расплакалась вдруг так жалобно и громко, что все лица 
обратились к ней и даже сам король спросил:
     - Что случилось?
     - Всемилостивейший король! - воскликнула княгиня Анна. - Это дочь Юранда 
из Спыхова, которой несчастный молодой рыцарь дал обет. Дал он обет ей сорвать 
со шлемов три павлиньих чуба и, увидев такой чуб на шлеме комтура, решил, что 
это ему сам бог его посылает. Не по злобе он сделал это, государь, а только по 
глупости, будь же милостив и не карай его, мы на коленях просим тебя об этом.
     Тут она поднялась и, схватив за руку Данусю, подбежала с нею к королю. 
Король отшатнулся от них, но они обе упали ему в ноги, и Дануся, обхватив 
руками его колени, стала кричать:
     - Помилуй Збышка, король, помилуй Збышка!
     И, в самозабвении и вместе с тем в страхе, она спрятала свою светлую 
головку в складках серого платья короля и, трепеща как лист, стала целовать ему 
колени. Княгиня Анна Данута стояла на коленях с другой стороны и, сложив руки, 
с мольбою смотрела на короля, на лице которого изобразилось сильное смущение. 
Он отодвигался с креслом от Дануси и княгини, но не отталкивал Дануси, а только 
махал обеими руками, точно отгоняя муху.
     - Оставьте меня в покое! - кричал король. - Он провинился, опозорил все 
королевство! Пусть же его обезглавят!
     Но маленькие ручки все теснее сжимали его колени, а детский голосок кричал 
все жалобней:
     - Помилуй Збышка, король, помилуй Збышка!
     Вдруг раздались голоса рыцарей:
     - Юранд из Спыхова - славный рыцарь, гроза немцев!
     - И отрок уже отличился под Вильно, - прибавил Повала.
     Но король настаивал на своем, хотя и был тронут видом Дануси.
     - Оставьте меня в покое! Он не предо мной провинился, и я не могу его 
помиловать. Пусть посол ордена простит его, тогда и я его помилую, а нет, так 
пусть его обезглавят.
     - Прости его, Куно, - сказал Завиша Чарный Сулимчик, - сам магистр не 
станет укорять тебя за это.
     - Прости его, рыцарь! - воскликнули обе княгини.
     - Прости его, прости! - подхватили рыцари.
     Прищурив глаза, Куно сидел с поднятой головой, словно тешась тем, что обе 
княгини и столь славные рыцари обращаются к нему с мольбою. И вдруг в один миг 
он преобразился: опустив голову, скрестил на груди руки, из надменного стал 
смиренным и мягким, тихим голосом произнес:
     - Христос, спаситель наш, простил на кресте разбойника и врагов своих...
     - Вот это речь, достойная благородного рыцаря! - сказал епископ Выш.
     - Справедливые слова! Справедливые!
     - Как же мог бы я не простить, - продолжал Куно, - если я не только 
христианин, но и монах? Посему как слуга Христов и монах я прощаю его от всей 
души, от всего сердца!
     - Слава ему! - крикнул Повала из Тачева.
     - Слава! - подхватили остальные.
     - Но, - сказал крестоносец, - среди вас я посол и олицетворяю величие 
всего ордена, который является орденом Христа. Кто нанес мне как послу 
оскорбление, тот оскорбил орден, кто же оскорбил орден, тот оскорбил самого 
Христа, а такое оскорбление я пред богом и людьми не могу простить, если же 
закон ваш простит его, то пусть узнают об этом все христианские государи.
     Немое молчание воцарилось при этих словах. Лишь через минуту послышался 
скрежет зубов, тяжелые вздохи подавленной ярости и рыдания Дануси.
     К вечеру все сердца склонились на сторону Збышка. Те самые рыцари, которые 
утром по манию короля готовы были изрубить его мечами, теперь искали способа 
спасти его. Княгини решили обратиться к коро