аже сейчас, при 
дворе Ягайла, где ни вельможи, ни рыцари не проявляли к нему особой 
благосклонности, он искал общества Лихтенштейна и старался сесть за стол рядом 
с ним.
     Так было и на этот раз. Став за креслом княгини, Збышко очутился так 
близко от крестоносца, что мог бы достать до него рукой. Молодой рыцарь сразу 
почувствовал, что у него руки чешутся и невольно сжимаются кулаки, однако 
укротил свой порыв и не позволил себе даже подумать что-нибудь неподобное. 
Однако время от времени он с вожделением поглядывал на белобрысую голову 
Лихтенштейна, начинавшую лысеть на макушке, на его шею, плечи и спину, как бы 
пытаясь прикинуть, долго ли придется провожжаться с ним в бою или в 
единоборстве. Збышку подумалось, что не очень долго, - хотя под узким кафтаном 
из тонкого серого сукна у крестоносца выдавались могучие лопатки, все же он был 
жидок по сравнению с Повалой, Пашком Злодзеем из Бискупиц, обоими славными 
Сулимчиками, Кшоном из Козихглув и многими другими рыцарями, сидевшими за 
королевским столом.
     С восторгом и завистью глядел на них Збышко, но главное его внимание 
привлек все же сам король. Посматривая по сторонам и то и дело закладывая 
пальцами волосы за уши, он как будто гневался, что завтрак все еще не подан. На 
мгновение взгляд его задержался на Збышке, страх объял тут молодого рыцаря, 
ужасная тревога овладела им при одной мысли о том, что ему, наверно, придется 
предстать пред гневным лицом короля. Впервые он не на шутку задумался о том, 
что не миновать ему ответа за свой проступок, - до этой поры самая мысль о каре,
 которую он может понести, казалась ему далекой, смутной и потому не стоящей 
внимания.
     Немец и не догадывался, что рыцарь, который дерзко напал на него на 
большой дороге, находится так близко от него. Начался завтрак. Подали винную 
похлебку, так крепко приправленную яйцами, корицей, гвоздикой, имбирем и 
шафраном, что дух пошел по всей комнате. Шут Цярушек, сидевший на табурете у 
двери, тотчас стал подражать пению соловья, что, видно, веселило короля. Со 
слугами, обносившими гостей, обходил стол другой шут; незаметно останавливаясь, 
он так искусно подражал жужжанию пчелы, что некоторые гости клали ложки и 
начинали отмахиваться. При виде этого остальные заливались смехом. Збышко 
усердно прислуживал княгине и Данусе, но когда и Лихтенштейн стал похлопывать 
себя по лысеющей макушке, он снова позабыл про опасность и тоже смеялся до слез,
 а князь литовский Ямонт, сын смоленского наместника <Смоленск был захвачен 
Витовтом в 1395 г. В 1401 г. смоляне восстали, убили литовского наместника и 
поставили своего князя.
     Витовт снова взял город в 1404 г. после осады. В 1514 г. Смоленск был 
отвоеван Русским государством, в 1611 г. опять, несмотря на геройское 
сопротивление, захвачен Сигизмундом III, взят обратно войсками царя Алексея 
Михайловича в 1654 г.>, стоявший неподалеку от него, с таким усердием вторил 
ему, что даже ронял кушанья с блюд.
     Крестоносец заметил наконец свою ошибку, повернулся к епископу Кропилу и, 
сунув руку в калиту, сказал несколько слов по-немецки, которые епископ тут же 
повторил по-польски.
     - Вот что говорит тебе благородный рыцарь, - обратился он к шуту, - 
получишь два скойца, только не жужжи так близко, а то пчел отгоняют, а трутней 
бьют...
     Шут спрятал два скойца, которые дал ему крестоносец, и, пользуясь свободой,
 предоставленной шутам при всех дворах, проговорил:
     - Много меду в земле добжинской, потому и обсели ее трутни. Бей же их, 
король Владислав!
     - Вот тебе и от меня грош за острое слово, - сказал ему Кропило, - только 
помни, что, коли кресло оборвется, бортник себе шею свернет. Есть жала у 
мальборкских трутней, которые обсели Добжин, и опасно соваться к ним в борть.
     - Эва! - воскликнул краковский мечник, Зындрам из Машковиц. - Можно 
выкурить их!
     - Чем?
     - Порохом!
     - Или срубить борть топором! - сказал великан Пашко Злодзей из Бискупиц.
     У Збышка взыграло сердце от радости, ибо он полагал, что такие речи сулят 
войну. Но Куно Лихтенштейн тоже понимал эти речи, - живя долго в Торуне и 
Хелмно, он научился польскому языку и не говорил по-польски только из гордости. 
Однако сейчас, уязвленный словами Зындрама из Машковиц, он устремил на него 
свои серые глаза и бросил:
     - Увидим.
     - Наши отцы под Пловцами видали, да и мы видали под Вильно, - ответил ему 
Зындрам.
     - Pax vobiscum! <Мир вам! (лат.)> - воскликнул Кропило. - Pax! Pax! Пусть 
только преосвященный Миколай из Курова покинет куявскую епископию, а милостивый 
король назначит меня его преемником, я произнесу вам такую прекрасную проповедь 
о любви между христианскими народами, что всех вас укрощу. Ибо что такое 
ненависть, как не ignis, к тому же ignis infernalis <адский огонь (лат.).> - 
огонь столь страшный, что водой его не унять, разве только вином можно залить.
     Дайте вина! Пей, гуляй, как говаривал покойный епископ Завиша из 
Курозвенк!
     - А с гулянки в ад ступай, как говаривал черт! - прибавил шут Цярушек.
     - Пускай черт тебя утащит!
     - Любопытней будет, коли вас. Не видали еще черта с Кропилом, но я думаю, 
что вы всех нас потешите...
     - Сперва я еще тебя покроплю. Дайте вина, и да здравствует любовь между 
христианами!
     - Между истинными христианами! - с ударением повторил Куно Лихтенштейн.
     - Как? - поднимая голову, воскликнул епископ краковский Выш. - Разве вы не 
обретаетесь в издревле христианском королевстве? Разве храмы наши не древней 
мальборкских?
     - Не знаю, - ответил крестоносец.
     Король был особенно щепетилен, когда дело касалось христианства. Ему 
показалось, что это крестоносец хочет уколоть