однажды Христос вещал ей с 
престола. Перед нею преклоняли колена иноземные монархи, ее почитал и опасался 
оскорбить даже гордый орден крестоносцев. Папа Бонифаций IX называл ее 
благочестивой дщерью и избранницей церкви. Мир взирал на ее дела и помнил, что, 
происходя из Анжуйского дома и польских Пястов, будучи дочерью могущественного 
Людовика, воспитанной при самом блистательном дворе, и, наконец, прекраснейшей 
девой на земле, она отреклась от счастья, отреклась от первой девической любви 
и, будучи королевой, вступила в брак с "диким" князем Литвы, дабы вместе с ним 
склонить к подножию креста господня последний языческий народ в Европе. То, что 
не могли свершить ни немцы, ни могущество ордена, ни крестовые походы, ни море 
пролитой крови, свершило одно ее слово. Никогда апостольский венец не осенял 
столь юного и прекрасного чела, никогда апостольство не сочеталось с таким 
самоотречением, никогда женская красота не озарялась такой ангельской добротой 
и такой тихой печалью.
     Менестрели воспевали ее при всех дворах Европы; в Краков съезжались рыцари 
из самых отдаленных стран, чтобы увидеть польскую королеву, как зеницу ока 
берег ее и любил собственный народ, чье могущество и славу она приумножила 
брачным союзом с Ягайлом. Одна лишь великая печаль омрачала ее и народ: долгие 
годы бог не давал своей избраннице потомства.
     Но когда наконец миновало и это несчастье, радостная весть о ниспосланном 
благословении с быстротой молнии разнеслась от Балтийского до Черного моря и до 
Карпат и наполнила весельем сердца всех народов великой державы. Даже при 
иноземных дворах везде, кроме столицы крестоносцев, весть об этом приняли с 
радостью. В Риме пели "Te Deum". В землях польских народ окончательно 
утвердился в мысли, что стоит "святой владычице" о чем-нибудь попросить бога - 
и молитва ее непременно будет услышана.
     Люди приходили к ней просить помолиться за их здоровье, посланцы земель и 
уездов приходили к ней просить помолиться то о ниспослании дождя, то хорошей 
погоды на время жатвы, то удачного покоса, то хорошего сбора меда, то изобилия 
рыбы в озерах и дичи в лесах. Грозные рыцари из пограничных замков и городков, 
которые, по обычаю, перенятому от немцев, занимались разбоем или междоусобной 
войной, при одном ее слове вкладывали в ножны мечи, отпускали без выкупа 
пленников, возвращали угнанные стада и протягивали друг другу руку в знак мира. 
Все убогие, все нищие толпились у ворот краковского замка. Чистая душа ее 
проникала в тайники человеческих сердец, смягчала участь невольников, гордость 
вельмож, суровость судей и возносилась над всей страной, как провозвестница 
счастья, как ангел справедливости и мира.
     Все с сердечным трепетом ждали благословенного дня.
     Рыцари внимательно посматривали на стан королевы, чтобы заключить, долго 
ли еще остается им ждать будущего наследника или наследницу престола. 
Архиепископ краковский Выш, который был в то же время самым опытным в стране 
лекарем, прославившимся и за границей, не обещал еще скорого разрешения от 
бремени, и если уже делались приготовления к празднествам, то лишь потому, что, 
по обычаям тех времен, празднества начинались загодя и тянулись целыми неделями.
 Хотя стан королевы несколько округлился, однако все еще сохранял прежнюю 
стройность. Одежды она носила крайне простые. Воспитанная когда-то при пышном 
дворе, самая красивая из всех тогдашних княжон и принцесс, она любила дорогие 
материи, ожерелья, жемчуга, золотые браслеты и перстни, но теперь вот уже 
несколько лет не только носила монашеские одежды, но и закрывала лицо, дабы от 
вида собственной красоты не обуяла ее мирская гордыня. Тщетно Ягайло, с 
восторгом узнав о том, что королева тяжела, просил ее украсить ложе парчою, 
виссоном, каменьями. Она ответила, что, давно отрекшись от пышности и памятуя, 
что час разрешения часто бывает смертным часом, не среди драгоценных камней, но 
в тихом смирении должна принять милость, ниспосылаемую ей богом.
     Золото и драгоценности шли тем временем на Академию <То есть на будущий 
Ягеллонский университет, основанный Казимиром в 1364 г. и в первые века 
называвшийся Краковской академией, а в 1400 г. обновленный (после упадка при 
Людовике) и реорганизованный, чему содействовала Ядвига, которая завещала 
университету лично ей принадлежавшее имущество.> или на посылку новоокрещенных 
литовских юношей в иноземные университеты.
     С той поры как надежда на материнство обратилась в уверенность, королева 
лишь согласилась в одном изменить свой монашеский облик - она перестала 
закрывать лицо, справедливо полагая, что отныне не приличествуют ей покаянные 
одежды...
     Взоры всех с любовью устремились теперь на прекрасное лицо, которому не 
нужны были для украшения золото и самоцветы. Подняв очи горе, держа в одной 
руке молитвенник, а в другой четки, королева медленно шла от дверей сакристии к 
алтарю. Збышко увидел лилейный ее лик, лазоревые очи, поистине ангельские черты,
 исполненные спокойствия, доброты и милосердия, и сердце молотом забило у него 
в груди. Он знал, что, по велению божию, должен любить своего короля и свою 
королеву, и любил их по-своему, но сейчас он внезапно воспылал к ним той 
великой любовью, которая загорается в сердце, не повинуясь велению, но 
вспыхивает сама, как пламя, сочетаясь с величайшим преклонением, и смирением, и 
жаждою жертвы. Збышко был молод и горяч, и сейчас его охватила жажда доказать 
королю и королеве всю свою рыцарскую любовь и преданность, совершить подвиг 
ради этой любви, куда-то помчаться, кого-то изрубить, что-то захватить и при 
этом самому сложить голову. "Не пойти ли мне с князем Витовтом, - говорил он 
сам с собою, - как еще я могу послужить святой владычице, раз поблизости нигде 
нет войны?" Ему даже в голову не пришло, что служить можно не только мечом, 
рогатиной или секирой, и он готов был один ударить на всю рать Тимура Хромого. 
Ему хотелось тотчас после обедни вскочить на коня и на что-то решиться. На что? 
Этого он сам не знал. Он знал только, что сгорает от нетерпения, что не может