оворит, пусть подъедут, пусть спешатся, пусть снимут шлемы и, стоя с 
обнаженными головами, пусть попросят прощения, тогда я и дам им ответ".
     Тут Повала бросил быстрый взгляд на Збышка и прибавил:
     - Тяжело это шляхтичам... я понимаю, но должен предостеречь тебя, что если 
ты этого не сделаешь, кто знает, что ждет тебя: быть может, меч палача.
     Лица у Мацька и Збышка стали каменные. Снова воцарилось молчание.
     - Ну, так как же? - спросил Повала.
     Со спокойствием и с такой суровостью, точно за одну минуту он стал старше 
на двадцать лет, Збышко ответил:
     - Что ж! Все мы под богом ходим.
     - То есть как?
     - Да так, что, будь я о двух головах и руби мне палач обе головы, - все 
равно честь у меня одна, и не годится мне позорить ее.
     При этих словах Повала посуровел и, обратившись к Мацьку, спросил и у 
него:
     - А вы что скажете?
     - Я скажу, - мрачно ответил Мацько, - что с малых лет воспитывал хлопца... 
На нем наш род стоит, потому что я уже стар, но он не может этого сделать, 
пусть даже ему суждено погибнуть.
     При этом суровое лицо Мацька дрогнуло, и сердце его наполнилось внезапно 
такой любовью к племяннику, что он обнял его своими закованными в броню руками 
и воскликнул:
     - Збышко! Збышко!
     Молодой рыцарь даже удивился и, сжав в объятиях дядю, сказал:
     - А я и не знал, что вы так меня любите!..
     - Я вижу, вы настоящие рыцари, - сказал растроганный Повала, - и раз 
хлопец поклялся мне честью, что явится на суд, я не стану надевать на него 
цепи: таким людям, как вы, можно верить. Вы не отчаивайтесь. Немец в Тынце 
денек погуляет, так, что я увижу короля раньше и доложу обо всем этом деле так, 
чтобы он не очень разгневался. Счастье, что я успел переломить копье, великое 
счастье!
     Но Збышко возразил ему:
     - Уж коли не миновать мне платиться головой, то хоть было бы утешение, что 
я кости поломал крестоносцу.
     - Свою честь ты умеешь защищать, а того не можешь понять, что навлек бы 
позор на весь наш народ! - нетерпеливо возразил Повала.
     - Понимать-то я понимаю, - ответил Збышко, - потому-то мне и жаль...
     Тогда Повала обратился к Мацьку:
     - Знаете, пан рыцарь, коли удастся вашему хлопцу как-нибудь отвертеться от 
суда, придется вам колпачок ему на голову надеть, как ловчему соколу. Иначе не 
умереть ему собственной смертью.
     - Ему бы и удалось отвертеться, кабы вы, пан рыцарь, пожелали скрыть все 
от короля.
     - А что же мне с немцем делать? Ведь рот-то ему не заткнешь!
     - Верно! Верно!..
     Ведя такой разговор, они повернули назад к свите княгини. Слуги Повалы, 
которые раньше ехали с людьми Лихтенштейна, следовали теперь за ними. Издали 
было видно, как среди мазурских шапок покачиваются на ветру павлиньи перья 
крестоносца и сверкает на солнце его шлем.
     - Удивительный народ эти крестоносцы, - как будто в раздумье сказал рыцарь 
из Тачева. - Когда крестоносцу круто приходится, он жалостлив, как францисканец,
 смирен, как ягненок, и сладок, как мед, - лучше его на свете не сыщешь. Но 
стоит ему только увидеть, что сила на его стороне, никто не станет так пыжиться,
 как он, и ни у кого ты не встретишь меньше жалости.
     Видно, господь не сердце дал им, а камень. Насмотрелся я всякого люда и не 
раз видел, как щадит слабого настоящий рыцарь, говоря себе: "Не прибудет мне 
чести от того, что я побью лежачего". А крестоносец тут-то и свирепеет. Держи 
его за шиворот и не пускай, иначе горе тебе! Вот и этот посол хочет, чтобы вы и 
прощенья у него попросили, и сраму натерпелись. И я рад, что не бывать этому.
     - Не бывать! - воскликнул Збышко.
     - Смотрите, как бы он не заметил, что вы удручены, а то обрадуется.
     Тут они подъехали к княжеской свите и присоединились к ней. Посол 
крестоносцев, увидев их, сразу принял надменный и презрительный вид, но они 
будто и не замечали его. Збышко поехал рядом с Данусей и весело заговорил с нею 
о том, что с холма уже ясно виден Краков, а Мацько стал рассказывать одному из 
песенников о необычайной силе пана из Тачева, который, как сухой стебель, 
переломил в руке Збышка копье.
     - Зачем же он его переломил? - спросил песенник.
     - Да хлопец напал на крестоносца, но только так, смеха ради.
     Песеннику, который был шляхтичем, человеком бывалым, такая шутка 
показалась не очень благопристойной, но, видя, что Мацько говорит о ней с 
легкостью, он тоже не придал ей особого значения. Меж тем немцу такое поведение 
пришлось не по нутру. Он поглядел раз-другой на Збышка, затем перевел взгляд на 
Мацька и понял наконец, что они и не подумают спешиться и умышленно не обращают 
на него внимания. Тогда глаза его сверкнули стальным блеском, и он тут же стал 
прощаться...
     Когда он тронул коня, рыцарь из Тачева не удержался и сказал ему на 
прощанье:
     - Поезжайте смело, храбрый рыцарь. Край наш спокойный, и никто на вас не 
нападет, разве какой-нибудь шутник-мальчишка...
     - Хоть и удиви