тоже был счастлив, ему казалось, что война должна вспыхнуть 
тотчас после краковских торжеств.

IV

     Было уже далеко за полдень, когда княгиня со своей свитой выехала из 
гостеприимного Тынца в Краков. Рыцари в те времена, направляясь в гости к 
знатной особе, при въезде в большой город или замок надевали часто бранные 
доспехи. Правда, искони так повелось, что, проехав ворота, рыцарь должен был 
тотчас снять доспехи, причем в замке сам хозяин, по обычаю, говорил гостю: 
"Снимите доспехи, благородный рыцарь, ибо вы прибыли к друзьям".
     Все же въезд в полном боевом снаряжении почитался более пышным и возвышал 
рыцаря в глазах окружающих. Ради этой пышности и Мацько со Збышком надели 
добытые у фризских рыцарей великолепные панцири и наплечники, блестящие, 
сверкающие, протканные по краям золотом. Миколай из Длуголяса, который и свету 
повидал на своем веку, и на рыцарей насмотрелся, да к тому же был весьма 
искушен в военном деле, тотчас признал работу славнейших в мире миланских 
бронников; выковать себе такую броню могли лишь самые богатые рыцари, и стоила 
она целого состояния. Он заключил отсюда, что фризские рыцари принадлежали у 
себя, видно, к знати, и с тем большим уважением стал глядеть на Мацька и Збышка.
 Одни только шлемы у них, хоть и не плохие, все же не были такими богатыми, 
зато рослые кони, покрытые красивыми попонами, возбудили у придворных удивление 
и зависть. Сидя в непомерно высоких седлах, Мацько и Збышко с высоты взирали на 
весь двор. Они держали в руке по длинному копью, на боку у них висел меч, у 
седла торчала секира.
     Правда, щиты они удобства ради оставили на повозках, но и без щитов у 
обоих был такой вид, точно они не в город ехали, а выступали в бой.
     Оба они держались неподалеку от коляски, в которой на заднем сиденье ехала 
княгиня с Данусей, а на переднем почтенная придворная дама Офка, вдова Кристина 
из Яжомбкова, и старый Миколай из Длуголяса. Дануся с большим любопытством 
глядела на закованных в латы рыцарей, а княгиня то и дело вынимала из-за пазухи 
ковчежец с реликвией и подносила его к устам.
     - Страх как любопытно взглянуть на косточку там, в середине, - произнесла 
наконец она, - но сама я не открою ковчежец, чтобы не оскорбить святого. Пусть 
откроет епископ в Кракове.
     - Э, лучше уж не выпускать его из рук, - заметил осторожный Миколай из 
Длуголяса, - уж очень это соблазнительная штука.
     - Может, вы и правы, - после короткого раздумья сказала княгиня, а затем 
прибавила:
     - Давно никто не доставлял мне такой радости, как достойный аббат, и своим 
подарком, и тем, что рассеял мой страх перед святынями крестоносцев.
     - Мудрые и справедливые речи он говорил, - сказал Мацько из Богданца.
     - Были и под Вильно всякие святыни у крестоносцев, уж очень они хотели 
убедить чужих, что воюют с язычниками. И что же? Увидели наши, что ежели 
поплевать в кулак да рубнуть сплеча секирой, так и шлем и голова пополам.
     Грех сказать, святые помогают, но только тем, кто с именем божиим идет на 
бой за правое дело. Так вот я и думаю, милостивейшая пани, что случись великая 
война, то, хоть все немцы станут крестоносцам на помощь, мы разобьем их 
наголову, потому народ наш велик, да и силы в костях Иисус Христос даровал нам 
побольше. Что ж до святынь, то разве в Свентокшижском монастыре нет у нас древа 
креста господня?
     - Правда, истинная правда, - сказала княгиня. - Но у нас оно хранится в 
монастыре, а они свое в случае надобности возят с собой.
     - Все едино! Нет пределов для всемогущего.
     - Так ли это, скажите? - спросила княгиня, обращаясь к мудрому Миколаю из 
Длуголяса.
     - Любой епископ это подтвердит, - ответил тот. - До Рима тоже далеко, а 
ведь папа миром правит. Что же говорить о боге?
     Эти слова окончательно успокоили княгиню, и она перевела разговор на Тынец 
и его красоты. Мазуры дивились не только богатству монастыря, но и богатству, и 
красоте всего края, по которому они сейчас проезжали. Кругом раскинулись 
большие зажиточные села с густыми садами; они опоясались липовыми рощами; на 
липах виднелись гнезда аистов, а пониже - борти под соломенными стрешками. По 
обе стороны большой дороги тянулись нивы. Ветер клонил по временам еще зеленое 
море хлебов, в котором, как звезды в небе, мелькали светло-синие васильки и 
красные маки. Далеко за полями темнел кое-где хвойный лес, веселили взор 
залитые солнечным блеском дубравы и ольшаники, травянистые сырые луга, где над 
болотцами кружили чибисы; а там снова холмы, облепленные хатами, снова поля; 
видно, жило тут много народу, любившего трудиться на земле, - и весь край, 
насколько хватает глаз, казался землею обетованной, обителью спокойствия и 
счастья.
     - Это земли короля Казимира, - сказала княгиня. - Жить бы тут и не умирать.

     - И Христос такой земле улыбается, - заметил Миколай из Длуголяса, - и 
благословение божие почиет над нею; да и как же может быть иначе, коли тут, 
когда ударят в колокола, не найдешь уголка, куда бы не донесся звон!
     Известно, что злые духи этого не терпят и бегут в глухие боры к самой 
венгерской границе.
     - Вот мне и удивительно, - вмешалась в разговор пани Офка, вдова Кристина 
из Яжомбкова, - как это Вальгер Прекрасный, о котором рассказывали монахи, 
может являться в Тынце, где семь раз на дню звонят в колокола.
     Миколай на минуту смешался и только после некоторого раздумья сказал:
     - Неисповедим промысл божий,