- О дочке он ничего не говорил?
     - Он только задышал, языком еще не владел.
     - А как остальные?
     - А те уж у бога за печкой. Не попасть уж им, бедным, нынче к заутрене, 
разве только к той, которую сам Христос служит на небе.
     - Ни один не ожил?
     - Ни один. Чем в сенях-то разговаривать, зашли бы в горницу. А коли 
поглядеть на них хотите, так они в людской лежат у огня. Пойдемте в горницу.
     Однако Збышко торопился и не захотел зайти, как ни тянул его старый Желех, 
который любил "побеседовать" с народом. До Цеханова было еще довольно далеко, а 
Збышко рвался туда - он хотел поскорее увидеть Юранда и хоть что-нибудь узнать 
у него о Данусе.
     Они торопливо скакали по заметенной снегом дороге. Было уже за полночь, 
когда они приехали, и в часовне замка как раз кончалась заутреня.
     До слуха Збышка донеслось мычание и блеяние: это, по старому обычаю, 
мычали и блеяли молящиеся в память о том, что Христос родился в яслях.
     После службы к Збышку вышла княгиня, лицо ее было печально и тревожно.
     - А Дануська? - спросила она.
     - Ее нет. Разве Юранд не сказал вам - я слыхал, что он остался жив?
     - Боже милостивый!.. Попущение на нас! Горе-то какое! Не говорит Юранд и 
лежит недвижимо.
     - Не бойтесь, милостивая пани. Дануська осталась в Спыхове.
     - Откуда ты знаешь?
     - На санях нет и следа ее нарядов. Не повез же он ее в одной шубке.
     - Правда, истинный бог, правда!
     И глаза ее блеснули радостью.
     - О младенец Иисус, ныне родившийся, - воскликнула она, - не гнев, видно, 
твой, но милость над нами.
     Однако ее смутило то обстоятельство, что Юранд приехал без дочери, и она 
снова спросила Збышка:
     - Почему же он ее оставил дома?
     Збышко высказал ей свои предположения. Ей показалось, что он прав, однако 
особых опасений его догадки у нее не вызвали.
     - Юранд теперь, - заметила она, - будет обязан нам, а по правде сказать, и 
тебе, своим спасением, ведь ты тоже ездил его откапывать. Не сердце, а камень 
должно быть у него, коли и теперь он станет упираться!
     Это будет ему и предостережением от бога, чтобы не смел воевать против 
священного таинства. Вот очнется он и заговорит, я ему тотчас скажу об этом.
     - Сперва пусть очнется, мы ведь еще не знаем, почему он не взял Дануськи. 
А вдруг она захворала?
     - Не болтай глупостей! И так я тоскую, что нет ее. Если бы она захворала, 
он бы ее не бросил!
     - Это верно! - сказал Збышко.
     И они пошли к Юранду. В горнице было жарко, как в бане, и совсем светло от 
пылавших в камине огромных сосновых поленьев. Ксендз Вышонек бодрствовал над 
больным, который лежал на постели под медвежьими шкурами, бледный, с волосами, 
слипшимися от пота, и закрытыми глазами. Рот у рыцаря был открыт, дышал он 
тяжело и трудно, так что шкуры от дыхания поднимались и опускались на груди.
     - Ну, как он? - спросила княгиня.
     - Я влил ему в рот ковшик подогретого вина, - ответил ксендз Вышонек, - у 
него теперь испарина.
     - Он спит или не спит?
     - Может, и не спит, уж очень тяжело дышит.
     - А вы не пробовали говорить с ним?
     - Пробовал, да он ничего не отвечает; думаю, что до рассвета не заговорит.
     - Придется ждать рассвета, - сказала княгиня.
     Ксендз Вышонек настаивал, чтобы она пошла отдохнуть, но княгиня и слышать 
об этом не хотела. В христианских добродетелях, в том числе и в уходе за 
больными, ей всегда хотелось стать равной покойной королеве Ядвиге и спасти 
своими заслугами душу отца; поэтому она не упускала случая показать в этой с 
давних пор христианской стране свою набожность и тем самым изгладить в памяти 
народа то, что она родилась в язычестве.
     Кроме того, она горела желанием узнать из уст Юранда о Данусе, судьба 
которой ее все-таки беспокоила. Усевшись около постели больного, она стала 
читать молитвы, а затем задремала. Збышко был еще не совсем здоров и к тому же 
страшно утомился от ночной езды, поэтому вскоре последовал ее примеру, и не 
прошло и часа, как оба они заснули крепким сном и проспали бы, может, до утра, 
если бы на рассвете их не разбудил колокольчик замковой часовни.
     Но этот колокольчик разбудил и Юранда; открыв глаза, старый рыцарь сел 
вдруг на постели и стал озираться кругом, моргая глазами.
     - Слава Иисусу Христу!.. Как ваше здоровье? - спросила княгиня.
     Но Юранд, видно, еще не совсем очнулся, он воззрился на княгиню, как будто 
не узнавая ее, и через минуту крикнул:
     - Сюда! Сюда! Разрывайте сугроб!
     - Господи помилуй, да ведь вы уже в Цеханове! - снова воскликнула княгиня.
     Юранд наморщил лоб, точно никак не мог собраться с мыслями, и переспросил:
     - В Цеханове?.. Дочка меня ждет... князь с княгиней... Дануська!
     Дануська!..
     И, закрыв вдруг глаза, он снова повалился на постель. Збышко и княгиня 
испугались, не умер ли он, но грудь его в ту же минуту стала вздыматься, как в 
глубоком сне.
     Отец Вышонек приложил палец к губам, сделал знак рукой, чтобы не будили 
больного, и прошептал:
     - Он может проспать так целый день.
     - Да, но что он говорил? - спросила княгиня.