пальцы, крикнула с порога: "Ничего не поделаешь,
 ведь это отец!" - он как эхо повторил: "Ничего не поделаешь", - и закрыл глаза,
 как человек, который ждет приближения смерти.
     Но смерть не пришла, а сердце рвалось в груди от горя, и мысли проносились 
в мозгу черные, как тучи, гонимые вихрем, которые заслоняют солнечный блеск и 
гасят в мире всякую радость. Как и княгиня, Збышко понимал, что, если Дануся 
уедет в Спыхов, она будет потеряна для него.
     Здесь все сочувствовали ему, а там Юранд не захочет, может, ни принять его,
 ни выслушать, особенно если он связан обетом или есть у него иная тайная 
причина, столь же важная, как и церковный обет. Да и где уж ему ехать в Спыхов, 
когда он так болен, что едва может пошевелиться в постели?
     Несколько дней назад, когда он получил из рук князя золотые шпоры с 
рыцарским поясом, он думал, что радость поможет ему одолеть болезнь, и всей 
душой молился о том, чтобы поскорее подняться с одра и сразиться с 
крестоносцами, а теперь опять потерял всякую надежду, чувствуя, что, когда при 
нем не будет Дануси, у него пропадет желание жить и не станет сил бороться со 
смертью. Придет завтрашний день и послезавтрашний, наступят наконец сочельник и 
рождество, и по-прежнему будут болеть его кости, и по-прежнему будет он слаб, 
но не увидеть ему больше сияния, которое озаряет горницу, когда входит Дануся, 
и не радоваться больше очам его, глядя на нее. Как радостно и сладко было 
спрашивать несколько раз на дню:
     "Мил ли я тебе?" - и глядеть потом, как закрывает она стыдливо ручкой 
улыбающиеся глаза или, склонившись к нему, говорит: "А кто еще может быть мил 
мне?" Останется теперь только болезнь, и муки останутся, и тоска, а счастье 
уйдет - и не воротится.
     Слезы блеснули в глазах Збышка и медленно покатились по щекам; он 
обратился к княгине и сказал:
     - Милостивая пани, думается мне, что никогда уж больше не увижу я Дануськи.

     А княгиня, сама удрученная, промолвила:
     - Не диво было бы, если б ты умер от жалости. Но бог милостив.
     Желая хоть немного его утешить, она прибавила через минуту:
     - Коли Юранд, не приведи бог, умрет раньше тебя, опекунами станем мы с 
князем и тотчас отдадим за тебя Данусю.
     - Когда он там умрет! - возразил Збышко.
     Но в голове у него, видно, блеснула новая мысль, он приподнялся, сел на 
постели и сказал изменившимся голосом:
     - Милостивая пани...
     Но его прервала Дануська, которая вбежала в горницу вся в слезах и 
крикнула еще с порога:
     - Ты уже все знаешь, Збышко! Ой, жаль мне батюшку, но и тебя мне жаль, 
бедняжечка!
     Когда она подошла к нему, он обнял здоровой рукой свою возлюбленную и 
заговорил:
     - Как же мне жить без тебя, родная? Не для того ехал я через боры и реки, 
не для того обет давал служить тебе, чтобы теперь потерять тебя. Эх, не помогут 
мне ни жалость, ни слезы, не поможет и сама смерть; пусть могила моя порастет 
травой, а душа моя тебя не забудет ни в палатах у Иисуса Христа, ни в покоях у 
господа бога... И скажу я тебе: ничего нельзя поделать, а придется что-то 
придумать, иначе нам с тобой не жить! Ломит у меня кости, и терплю я страшную 
муку, так хоть ты упади к ногам княгини и проси смилостивиться над нами.
     Дануся тотчас упала к ногам княгини и, обхватив их руками, спрятала свое 
ясное личико в складках ее тяжелого платья, а та обратила свои полные жалости и 
вместе с тем удивленные глаза на Збышка.
     - Как же я могу смилостивиться над вами? - спросила она. - Не пустить 
дочку к родному отцу? Но так можно навлечь на себя гнев божий.
     Збышко, который приподнялся было на постели, снова опустился на подушки и 
некоторое время не отвечал, потому что у него перехватило дыхание. Потом он 
медленно начал сдвигать на груди руки, пока наконец не сложил их как для 
молитвы.
     - Отдохни, - сказала ему княгиня, - а потом скажешь мне, чего хочешь, а ты,
 Дануся, встань с колен.
     - Отпусти колени княгини, но не вставай и проси ее вместе со мною, - 
промолвил Збышко.
     Затем он заговорил слабым, прерывистым голосом:
     - Милостивая пани... Отказал мне Юранд в Кракове... откажет он мне и 
теперь, но если бы ксендз Вышонек обвенчал меня с Дануськой - что ж, пускай бы 
ехала она тогда в Спыхов, все равно ведь ее у меня никто не отнимет...
     Это было так неожиданно, что княгиня даже вскочила со скамьи, потом снова 
села и, точно не понимая, о чем идет речь, произнесла:
     - Раны господни!.. Ксендз Вышонек?..
     - Милостивая пани!.. Милостивая пани! - просил Збышко.
     - Милостивая пани! - повторяла за ним Дануська, снова обнимая колени 
княгини.
     - Как же можно без родительского благословения...
     - Закон божий крепче! - отвечал Збышко.
     - Побойтесь бога!
     - Кто же нам отец, как не князь?.. Кто же нам мать, как не вы, милостивая 
пани?
     А Дануся прибавила:
     - Милостивая матушка!
     - Это правда, что я была и остаюсь для нее матерью, - сказала княгиня, - 
да и Юранда я женила. Это правда. И если бы вы обвенчались, все было бы кончено.
 Может, Юранд и посердился бы, но ведь и он обязан повиноваться князю, своему 
господину. Да и можно было бы ничего ему не говорить, покуда он не захотел бы 
выдать Данусю за другого или отда