истязали, над ними глумился негодяй-хозяин.  В таких  условиях,  уродующих
характер,  что  доброе  могло  в  них  развиться?  Коварство,    хитрость,
вероломство, жестокость - как раз те качества, которые поселенцы и Считали
свойственными индейцам, - в  душах  двух  угнетенных  юношей,  несомненно,
должны были расцвесть полным цветом.
     Об индейцах у меня было сложившееся мнение.  С самого раннего детства
сохранил я в памяти рассказы о жестоких схватках с  краснокожими  воинами,
и, хотя в Вирджинии их давно уже  истребили,  до  нас  постоянно  доходили
страшные слухи из более отдаленных районов Запада.
     В истории  моей  семьи  имеется  немало  кровавых  эпизодов  войны  с
индейцами.  Моему прадеду, звавшемуся, как и я, Ян Бобер, через  несколько
лет после  прибытия  на  американскую  землю  лишь  волей  случая  удалось
избежать смерти, когда индейцы неожиданно напали на английские  поселки  и
поголовно уничтожили их обитателей.
     Отец мой, Томаш Бобер, в неполных двадцать лет добровольно вступил  в
армию прославленного Бэкона, очистившего от индейских  племен  всю  долину
реки Соскуиханны.  В памяти моей  свежи  были  страшные  рассказы  отца  о
нападении  диких  туземцев  на  землю    английского    пионера-поселенца,
поставившего свой  дом  слишком  глубоко  в  лесах,  в  стороне  от  своих
земляков.  Правда,  затем  индейцев  постигла  заслуженная  кара.    Отряд
мстителей, в числе которых был и мой отец, не знал покоя до тех пор,  пока
поголовно не истребил в округе всех краснокожих, всех, вплоть  до  грудных
младенцев.  Этот рассказ, впервые услышанный мной еще в детском  возрасте,
произвел на меня неизгладимое впечатление и породил  стойкую  неприязнь  к
индейцам.
     - Почему ты хотел меня убить? - спросил я Арнака.
     Юноша не понял и посмотрел на меня вопрошающе.
     - Там, на южном берегу, несколько дней назад ты выстрелил в  меня  из
лука, - пояснил я.
     - Это не я, - ответил он тихо. - Это Вагура.
     - Зачем он стрелял?
     - Ты - белый, господин.
     "Вот их благодарность! - с горечью подумал я. - Я спас его от смерти,
а мне - стрела в спину. Неужели белый цвет моей кожи достаточный повод для
убийства? Разве все белые одинаковы?"
     Но минуту спустя в голову мне пришла другая, более трезвая мысль:
     "А может быть, этих парней довели до такого состояния, что они уже не
способны отличать белого от белого и всех считают законченными негодяями?"
     Арнак, будто угадавший ход моих мыслей, нерешительно оправдывался:
     - Вагура молодой... горячий...
     Луч восходящего солнца пробился  в  пещеру  сквозь  дыру  в  каменной
кладке.  Время шло, надо было искать выход из неясной ситуации и энергично
брать инициативу в свои руки.
     - Арнак! - обратился я к индейцу. -  Когда  ты  стоял  привязанный  к
мачте, кто тебе ночью дал воду?
     Юноша смотрел на меня испытующе, но не отвечал.
     - Ты не помнишь?
     - Помню, - тихо проговорил он.
     - Так кто?
     - Ты, господин.
     - А ты знаешь, что из-за этого случилось?
     Он не совсем понял вопрос. Тогда я стал ему напоминать.
     - На следующий день был сбор команды на  палубе,  недалеко  от  твоей
мачты, разве ты не видел?
     - Видел.
     - Кого капитан хотел убить?
     - Тебя, господин.
     - Вот видишь, ты все помнишь. А кто тебе разрезал путы во время бури,
незадолго до крушения корабля?
     - Ты, господин? - вырвалось у него.
     - Да, я.
     - Я не знал... - прошептал он.
     Арнак смущенно заморгал. Я видел, что он взволнован.
     - А вы, - продолжал я голосом, полным укора, - вы хотели  меня  убить
из лука.
     Юноша, явно смущенный,  как  видно,  осознавал  недостойность  своего
поведения.  Значит, юный дикарь отнюдь не был туп и  обладал  способностью
понимать свою вину.  Более того, от моего внимания не ускользнуло, что  он
хотел что-то разъяснить, как-то загладить  свой  поступок,  доказать  свои
добрые намерения, но не знал, как это  сделать.  В  конце  концов  на  мой
вопрос, зачем они в меня стреляли, он в оправдание опять повторил  то  же,
что говорил прежде:
     - Ты - белый, господин!
     "Чья  же  вина,  что  у  этих  туземцев  сложилось  столь  искаженное
представление о нас, белых? Быть может, это вина не их, а самих белых?"
     Я склонился над ним и взмахом ножа рассек на нем путы.
     - Ты свободен! Иди!
     Растирая онемевшие ноги и руки,  он  не  сводил  с  меня  изумленного
взгляда и глотал слюну, словно у него вдруг пересохло в горле.
     - Ты голоден, - заметил я дружеским тоном.