мчался такими прыжками, что я едва поспевал за ним.  Лук  и  стрелы  снова
были у меня в руках.
     Если бы удав устремился вниз, в заросли,  ему  наверняка  удалось  бы
спастись.  Но он, повинуясь силе привычки, стал взбираться  на  холм  -  к
своей гибели. Тут я догнал его и, не слишком приближаясь - сил у него было
еще достаточно, - стал осыпать его градом стрел.  Чаще я промахивался,  но
несколько раз все-таки попал.  Он вновь сделал попытку броситься на  меня,
но силы его иссякли.  Я без труда отскочил в  сторону.  Схватив  копье  за
острие, я тупым концом ударил его  по  голове  раз,  второй,  третий.  Уже
бессильный, он все еще извивался, и я долго опасался к нему приблизиться.
     Потом я измерил его.  В длину он составлял пятнадцать футов, тело его
украшал великолепный рисунок из  линий,  зигзагов  и  пятен.  Цветов  было
несколько: светло- и темно-коричневый, черный и желтый.
     Я был так измотан борьбой, что вынужден был лечь  и  несколько  часов
отдыхать.
     Помятый удавом заяц сдох. В яме их осталось только четыре.


                                  ОГОНЬ

     После этих бурных событий наступили более спокойные дни.  Каждый день
утром, если только благоприятствовала погода, я отправлялся в лес и всякий
раз что-либо приносил: то  птицу,  то  зайца,  то  фрукты.  Одним  словом,
недостатка в пище я не испытывал, а это было сейчас самым важным.
     На заячьей поляне я, кажется, истребил всех зверьков:  они  все  реже
попадали теперь в мои силки.  Но я открыл в другой части  острова  хорошее
место  для  лова,  и  моя  яма  опять  стала  заполняться    четвероногими
обитателями.
     В окрестностях озера Изобилия мне часто попадались болотные свиньи. К
сожалению, мне ни  разу  не  удалось  приблизиться  к  ним  на  расстояние
выстрела.
     Становилось все жарче, под конец апреля солнце жгло  немилосердно.  Я
стал ломать голову, как одеваться.  Робинзон Крузо, мой  любимый  герой  и
предшественник на этих островах, защищался от солнца зонтиком, а когда его
европейская одежда пришла в негодность, Сшил себе  из  козьих  шкур  нечто
вроде кожуха, а на голову - меховую шапку.  На моем острове коз  не  было.
Имея,  однако,  столь  привлекательный  пример,  я  хотел  быть  верным  и
достойным последователем моего героя, хотя поначалу  мне  пришлось  немало
поломать голову.  Из пальмовых  веток  и  листьев  я  смастерил  роскошный
зонтик, но, когда попытался им пользоваться,  -  полное  фиаско.  С  таким
снаряжением оказалось совершенно  невозможно  продираться  сквозь  заросли
леса. В конце концов я зашвырнул бесполезную игрушку в угол и больше к ней
не возвращался.
     С одеждой дела обстояли не менее скверно.  Все, что было на мне после
кораблекрушения, включая и вещи, найденные в сундучке, быстро изорвалось в
чащобах, сплошь утыканных  колючками.  Близился  день,  когда  мне  вообще
нечего будет на себя надеть.
     Шкурок от съеденных зайцев у меня скопилось уже не менее двадцати,  и
при желании из них можно было бы сшить что-то похожее на  одежду.  Но  при
одной мысли - носить в такую жару меховую шубу, мне становилось дурно. Под
полотняной рубашкой пот лил с меня ручьями, что же будет под  шубой?  Нет,
не верю, что Робинзон ходил в шкурах и  в  этом  климате  чувствовал  себя
хорошо.
     Преодолевая ложный стыд и стремясь сберечь остатки  одежды,  я  ходил
раздетым, в одной набедренной повязке.
     Кожа моя, с течением времени  более  похожая  на  кожу  индейца,  чем
белого человека, становилась все более устойчивой к  солнечным  лучам.  На
голове у меня выросла буйная шевелюра, длинные волосы ниспадали на шею,  и
этой  естественной  защиты  оказалось  вполне  достаточно.  Днем  я  ходил
раздетым, а на ночь надевал рубашку, поскольку в пещере порой было изрядно
холодно.
     Мои кожаные башмаки тоже стали понемногу разваливаться.  Я попробовал
привязывать к ногам деревянные сандалии, но в них неудобно было ходить,  и
я вскоре их забросил. Почти все время теперь я ходил босиком, а когда кожа
на моих  подошвах  достаточно  загрубела,  без  сожаления  расстался  и  с
башмаками. "Дикарь!" - могут мне сказать. "Возможно, дикарь!" - отвечу  я,
но разве на острове я не жил в условиях дикого человека, не имевшего  даже
огня, и разве, чтобы дожить до лучших времен, не  следовало  прежде  всего
обрести именно черты человека, именуемого диким?
     Огонь! Отсутствие его я начинал ощущать все острее. Сырая пища давала
себя знать, и, хотя я оправился от болезней, одолевавших меня в первые дни
жизни на острове, я тем не  менее  понимал,  что  длительное  употребление
сырого мяса к добру не приведет.  И я все искал  и  искал  кремни,  стучал
камнями друг о Друга.  И все напрасно - ни одной живительной искры я так и
не добыл.
     И вот однажды, в какое-то счастливое утро,  меня  словно  осенило,  я
хлопнул себя по лбу и вскрикнул от радости.  За всеми своими  горестями  я
совершенно об этом забыл.  Ведь у меня же с самого  начала  было  отличное
кресало, стоило только протянуть руку, и притом какое кресало!!! Кремневый
пистолет, найденный мной возле капитана! Пороха у меня, правда, не было, и