- О-ей! - согласился Арнак, озадаченный его горячностью.
     - Говори, Арнак, как он выглядел, когда принимал вас, когда  смеялся!
Какой он был?
     - Какой? Как всегда...
     - А кадык у него прыгал вверх-вниз, вверх-вниз? ты не заметил?
     - Прыгал, противно прыгал!
     - Как крыса в клетке, прыгал? Вверх-вниз?
     - О-ей, как крыса в клетке, настоящая крыса...
     - Ты не путаешь?
     - Нет!
     Арасибо медленно повернул  к  Манаури  лицо,  перекошенное  злобой  и
презрением.
     - Слышишь, что говорит Арнак?
     - Слышу! - буркнул вождь. - Ну и что?
     - А то, что шаман смеялся только губами, а в  сердце  у  него  таился
страх! Я знаю эту погань! Если кадык у него  прыгает  вверх-вниз,  значит,
шаман встревожен...
     Слова калеки произвели впечатление.  И лишь Манаури продолжал  стоять
на своем.
     - Все равно он смеялся, смеялся!..
     - Он боялся! - крикнул Арасибо.
     - Смеялся! - еще громче выкрикнул вождь.
     - Нет, боялся, он испугался!
     Они стояли  друг  против  друга  яростные,  охваченные  непостижимым,
бессмысленным  бешенством,  пожирая  один   другого    глазами,    полными
ожесточения.
     Мне  опять  становилось  дурно,  по  телу  разливались  слабость    и
брезгливое омерзение. Кровь отливала от головы, в глазах темнело.
     - Хватит! - застонал я из последних сил.
     Они посмотрели на меня смущенно и, устыдившись,  смирили  свой  гнев,
притихли, лица их разгладились.
     - Пойдем отсюда, - шепнул Арнак, - пусть он уснет.
     Они вышли.  Осталась одна Ласана. Она подошла к моему ложу, стала  на
колени, склонилась.  В добрых влажных глазах ее -  тревога  и  бесконечная
преданность.  Сейчас глаза ее более чем прекрасны: в них материнство.  Это
человек добрый и верный.  Но близкий  ли?  Понимает  ли  она,  что  именно
вселяет в меня ужас? Понимает ли, как тяготит  меня  чуждый  их  мир,  мир
вражды и предрассудков?
     - Меня душит... - простонал я.
     Наклонившись ближе, она изучающе взглянула мне  в  глаза.  Волосы  ее
падали мне на лицо.  От них  исходил  двойственный  аромат:  теплый  запах
женщины и тяжкий  дух  диких  джунглей.  Ласана  заметила,  вероятно,  мою
гримасу и встревожилась.
     - Что тебя душит? - спросила она мягко.
     - Их ненависть.
     - Чья? Карапаны?
     - Не только Карапаны: Манаури, Арасибо...
     С минуту она молчала, задумавшись, лотом решительно проговорила:
     - Во мне ненависти нет!
     - Меня убивает их злоба, их вражда! - не смог скрыть я печали.
     - Ян, во мне нет вражды! Во мне нет злобы!
     - Ах, Ласана, понимаешь ли ты меня?  Меня  удручает  их  темнота,  их
предрассудки ввергают во мрак...
     - Во мне все светло, Ян! Солнечно... Я понимаю тебя!
     - Ты вместе с ними!
     - Нет, Ян, я с тобой!
     Голос ее был полон нежности.  Она не позволила себя  оттолкнуть.  Она
боролась за свое место подле меня.  Глаза  ее  расширились.  Взгляды  наши
встретились. Кровь снова запульсировала в моих жилах. Я положил руку ей на
плечо, и это было как прикосновение к самой жизни. Живительный поток тепла
передавался от нее ко мне.
     На следующий день, проспав более десяти часов кряду крепким  сном,  я
пробудился, чувствуя себя окрепшим и почти здоровым. Встав с постели, я на
несколько минут вышел во двор.  От подавленного настроения предыдущего дня
не осталось и следа, в меня вселился новый дух.
     На шесте высотой в полтора человеческих роста, вбитом в землю шагах в
двадцати от моей  хижины,  торчал  череп  ягуара.  Муравьи  в  муравейнике
очистили его до блеска, и он ярко белел, хищно сверкая  грозными  клыками.
Левая, "моя", глазница чернела пустой впадиной, зато  правая,  залепленная
глиной и щепками, была слепой и на расстоянии почти невидимой.  Можно было
полагать, что это всего лишь наш родовой знак,  а  ведь  мы  наделили  его
силой магической западни, призванной изловить, сломать и уничтожить врага.
Глядя на это творение рук Арасибо, я невольно содрогнулся.
     Сам Арасибо притаился поблизости и, едва  завидя  меня,  прихрамывая,
вышел из укрытия навстречу.  Безобразная  физиономия  его  расплывалась  в
радостной улыбке.
     - Видишь, как красиво висит? - оживленно приветствовал он меня.  -  Я
хорошо его стерегу!
     Череп левой своей глазницей был обращен в  сторону  Серимы  и  хижины
Карапаны.  Между самим селением и нами росли деревья не вырубленного здесь