,  которыми решил начать признание:
"Или Арсана - или смерть!", как вбежал Иорам и звонко выкрикнул:
     - Поспеши,  Автандил, на зов "барсов". Ибрагим в "комнате приветствий",
такой красавец! - и, схватив брата за рукав, потянул за собой.
     Появился Ибрагим неожиданно и встречен был дружеской бранью Матарса:
     - Ты  что,  багдадский жук,  забыл  о  золотых  монетах за  четки,  что
Моурав-беку тогда принес? Мы уже сердиться начали.
     - Как  можно забыть о  том,  что неустанно беспокоит?  Только ага Халил
сказал: "Пока не научишься быть вежливым, не пущу во дворец Мозаики". Каждый
день заставлял повторять имя каждого из семьи Моурав-бека и по пяти раз, как
в час молитвы, прикладывать руку ко лбу и сердцу. Я так усердно учился, что,
аллах свидетель, лишь увидел эфенди Ростома, забыл все. Думаю, от радости.
     Дато с любопытством разглядывал богато одетого юношу, более похожего на
сына паши.  Смотрел на него и Димитрий -  придирчиво,  недоверчиво.  Ибрагим
совсем смутился,  но  Папуна,  хлопнув его по  плечу,  посоветовал бессменно
носить яркую феску,  ибо она чудно украшает волны его волос,  дерзко нарушив
закон, по которому должна прикрывать бритую голову.
     - Эфенди Папуна, - Ибрагим лукаво засмеялся, - башку, да еще бритую, не
только умный,  но и  всякий дурак носит.  И  почему Мухаммед решил,  что это
красиво?  Я не верю,  тыква тоже без волос.  Эйвах, когда настал срок обрить
голову, я спокойно сказал мулле:
     "Я араб", и мулла с досады плюнул. А когда арабы проведали, что я араб,
ибо моя мать из праведных арабов,  то рассердились:  "Ты что, шакал пустыни,
голову не бреешь?"  Я  спокойно сказал:  "А вам не все равно?  Ведь мой отец
турок,  значит, и я турок". Арабы плюнули и лишь при встрече отворачиваются.
Я тоже отворачиваюсь, ибо незачем дразнить шакалов пустыни.
     "Барсы" весело похвалили Ибрагима за  находчивость.  Но  не сердится ли
Халил ага?  Оказывается,  нет,  ибо считает,  что нехорошо уподоблять голову
тыкве.  Об  одном сожалеет:  что сам не может вырастить на своей голове рощу
цвета гишера.
     - Я  тоже  не  советовал,   -  важно  произнес  Ибрагим,  -  отпугивать
покупателей. Вот когда вернулся ага хеким из царства франков, тоже волосы на
голове гладил,  а  походила она если не на пустыню,  то и  не на рощу.  Отец
моего господина так сказал:  "Я  не против,  но если ты хочешь зарабатывать,
обрей голову,  иначе правоверные не станут у  тебя лечиться".  И еще:  "Если
хочешь жениться на моей единственной дочери Рехиме,  которую тебе,  несмотря
на запрещение корана,  показал,  -  ибо сам я не женился, пока не посмотрел,
кого навсегда беру в дом,  а заодно и в сердце,  -  поклянись на коране и на
твоей лечебной книге,  что больше не возьмешь себе жену.  Если тебе нравится
обросшая голова гяуров,  то  должна нравиться их бритая душа,  созданная для
одной жены".  Сначала ага хеким обиделся и  стал доказывать,  что ни в одном
лечебнике не сказано о  бритой душе,  хотя бы и  у гяуров.  Но красота ханым
Рехиме сломила упрямство совращенного франками хекима,  и  он обрил голову и
поклялся,  что ханым Рехиме будет у него,  как луна на небе, единственная. А
когда еще раз,  тайно от  матери,  но не от отца,  Рехиме показалась хекиму,
будто для  лечения глаз,  то,  ослепленный блеском,  уже  влюбленный,  хеким
добровольно поклялся,  что не только второй жены не возжелает,  но и  первой
одалиски,  и все ночи будет дарить Рехиме.  Так настала ночь хенны. Красивая
ханым тоже поклялась, но с маленькой оговоркой: по пятницам ходить в хамам -
баню,  после чего предоставлять отдых телу,  ибо молитва в  пятницу особенно
приятна аллаху и ее надо творить с очищенными мыслями...
     - О небо,  - потешался Дато, - как хитры женщины! Кому не извес