чивости Георгия Саакадзе.  Он поднялся внезапно и
положил руку на плечо купца:
     - Так вот,  мой Вардан,  ни о  чем не беспокойся.  Если вернусь,  такую
торговлю с  тобой устроим,  что не только в  Багдаде,  в Венеции звон нашего
аршина  услышат.  Лавку  тебе  из  мрамора выстрою,  чтобы  чужеземные купцы
входили к  тбилисскому мелику,  как  в  храм торговли...  Аршин позолоченный
водворим посередине и такое начертаем:  "Что отмерено, то отрезано". Амкарам
передай:  старое  забыл,  вновь  оружием дружбу скрепим.  Пусть  куют  мечи,
закаляют шашки,  пусть припасут дружинникам бурки,  ноговицы,  чохи,  а  для
азнаурских коней -  седла,  подковы.  И еще одно дело тебе поручу.  Нагружай
караван в Стамбуле,  но не торопись,  и как только услышишь,  что я дошел до
Восточной Анатолии,  -  а я должен дойти, ибо это ближайший путь к Картли, -
подготовь скоростных верблюдов.  Там госпожа моя Русудан, Хорешани, Дареджан
со всеми домочадцами и  слугами примкнут к  твоему каравану.  Тебе,  Вардан,
доверяем самое ценное для нас. Проводишь до Эрзурума.
     Вардан просиял,  достал шелковый платок и  старательно провел по  лбу -
признак  волнения.   Он   поднялся,   хотел  сказать  что-то  торжественное,
приличествующее моменту,  но  не  нашел  достойных слов,  вновь опустился на
мавританский табурет и, украдкой смахнув слезу, просто проговорил:
     - Моурави,   я  обрадован  твоим  доверием,  оно  лучший  подарок,  ибо
открывает дверь в  будущее.  Пока  сам  не  увижу,  в  каком доме будут жить
госпожа Русудан,  госпожа Хорешани,  не покину Эрзурум. Если госпожа Русудан
пожелает,  во всем помогу.  Раз,  Моурави, семью ближе к Картли отправляешь,
значит,  правда  недолго  думаешь оставаться здесь.  Говорят,  Стамбул город
янтаря и роз,  а по-моему -  печали и слез. Полумесяц кривой нож напоминает,
которым горло перерезывают.
     Саакадзе улыбнулся и похвалил купца за сравнение: "Еще десять лет таких
потрясений, и Вардан совсем поэтом станет".
     Невольно "барсы" ухмыльнулись:  легче было  представить Зураба Эристави
властелином горцев, чем Вардана творцем созвучий.
     Полный гордости и воодушевления, вышел Вардан из гостеприимного дворца.
Поручено ему  важное дело,  отныне он  не  только купец,  но  еще доверенный
Великого Моурави,  охранитель его семьи.  Он сумеет повернуть дела амкаров в
нужную для Моурави сторону и  обрадовать азнаура Квливидзе не одной парчой и
туго набитым кисетом -  даром Моурави,  но и  новым планом возрождения Союза
азнауров,  призванных самой  жизнью  укрепить  трон  достойного царя.  Пусть
старый рубака,  совесть сословия,  вновь соберет азнауров Верхней, Средней и
Нижней Картли и  разговором с народом оживит Ничбисский лес.  Сейчас,  когда
князья  согнули  близоруким  шеи  наподобие  дуги,  многие  если  не  совсем
прозрели,  то  опомнились -  знают теперь,  за кого подымать оружие.  Вардан
погладил алмазный перстень, знак расположения Моурави.
     Узкая  черная  тень  пересекла улицу,  окаймленную высокими кипарисами.
Вардан  случайно  задел   проходящую  мимо   женщину  в   изумрудной  чадре.
Послышалось глухое  бормотание,  означающее брань.  Он  шарахнулся,  вскинул
глаза  и  увидел  на  минарете  полумесяц,  искрящийся в  кровавых отсветах.
Невольно Вардан провел пальцем по шее и решил как можно осторожнее проходить
мимо женщин в Стамбуле, где нехорошо шутят, и как можно яростнее торговаться
на  базарах.  Первое  создаст ему  славу  скромного чужеземца,  а  второе  -
опытного купца. "Эх-эх, велик аллах, только на что людям евнухи?!"
     Вардан поймал себя на странных мыслях и  решил,  что воздух в  Стамбуле
для него не менее вреден, чем в Исфахане.


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     На дне фаянсовых чашечек скапливалась кофейная гуща,  и  сладости почти
исчезли с египетского блюда, а "барсы" и не собирались уходить, прося Халила
рассказывать еще и еще о веселом и скучном, о нравах стамбульских базаров, о
купцах, об эснафах - турецких цеховых ремесленниках.
     Халил  добродушно  улыбался,  довольный  гостями,  которые  тоже  много
говорили о царствах грузин,  о нравах Ирана,  о Папуна, с которым непременно
должен подружить он,  ага Халил.  А когда на миг водворилась тишина,  Матарс
напомнил:
     - Ага  Халил,  ты  обещал поведать о  трех ханым,  переставших,  как мы
поняли, быть твоими женами. Но если слова мои неуместны, то...
     - Свидетель пророк,  уместны,  ибо притча о трех женах поучительна, как
сказание о  нравах и  обычаях не  только открытых базаров,  но  и  тех,  кто
прячется за высокими стенами.  Тем более,  что Ибрагим пошел посмотреть, что
за  товар привез купец из  Бейрута.  -  Халил засмеялся.  -  Уже десять лун,
воробьиный  хвост,   меня  не  пускает  на  первый  разговор:  боятся,  мало
торговаться буду;  знает -  не люблю...  Так научился:  раньше сам выбирает,
потом  пять  базарных часов  торгуется,  потом за  мной  бежит...  Не  будем
затягивать,  пусть клубок разматывается, пока хватит нити для горькой правды
и сладкой лжи.
     - О ага Халил, просим тебя не быть скупым на слова.
     - Слушаю и повинуюсь,  ага Матарс.  Но будет вернее сказать:  моя жизнь
обогатилась... По желанию шайтана было, скажем, у меня три жены.
     - А дети?
     - Не успели родиться.  Кисмет!  Пришлось всем трем,  каждой в свой срок
так сказать: "Жена, уйди от меня!" Случилось так: в суматохе, когда чувячник
отнял у  меня Ибрагима,  моя умная мать сказала огорченному сыну:  "Прогнать
печаль  можно  только  смехом,  не  начать ли  тебе  притчу о  первой жене?"
Обрадованный,   я  вскрикнул:   "Начать!   И  да  поможет  мне  веселый  див
благополучно закончить".  Не  будем