царством за сплошной туман...
     Корабль величаво,  как огромный дельфин,  входил в бухту Золотого Рога.
Кантакузин заканчивал посольскую запись:
     "Теперь Турция  может  начать драть  короля,  как  медведя.  Московский
богатырь не  встанет на  защиту Сигизмунда,  не поспешит на выручку польских
войск,  направляемых императором Фердинандом. Посол Фома Кантакузин выполнил
волю мудрого султана Мурада!"
     Заперев запись в потайном шкафчике,  Кантакузин накинул поверх длинного
кафтана,   затканного  ярко-синими   узорами,   зеленый  плащ,   отороченный
черно-бурым   мехом   (дар   патриарха   Филарета),    и,   приняв   осанку,
соответствующую особому  послу  всесильного "падишаха вселенной",  вышел  на
верхнюю палубу.
     Ковры и шали украсили корабль,  а на главной мачте, отражаясь в заливе,
развевался зеленый шелк с желтым полумесяцем.
     Важно стояли у  правого борта Семен Яковлев и  подьячий Петр Евдокимов,
перед  ними  в   обманчивой  дымке  вырисовывался  Стамбул.   Позади  послов
сгрудились писцы,  статные кречетники,  рослые  свитские дворяне,  стрельцы,
различные   слуги.   Но   осанистей  всех   казался   Меркушка,   стрелецкий
пятидесятник.  На  его  слегка приглаженных рыжих  волосах переливалась алым
бархатом заломленная шапка,  почернело от лихих ветров и пороха лицо,  гордо
поблескивали глаза. Наряд преобразил Меркушку, и теперь уже не жали добротно
сшитые из бычачьей кожи сапоги.  Но,  как и  прежде,  в руке,  тяжелой,  как
молот,  горела затейливой насечкой хованская пищаль. Был он за минувшие годы
и  в Венеции,  владычице морской,  видел многих красавиц:  золотоволосые,  с
гибкими  шеями,  окутанными  зеленым  или  сиреневым  шелком,  они  казались
кувшинками,  царственно качающимися на воде.  Гондолы мгновенно уносили их в
мерцающую даль,  а  Меркушка  лишь  дивился,  а  желания  удержать не  было.
Любовался  он  и  татарками  за  скалистыми  отрогами  Урала:   черноглазые,
порывистые,  звенящие браслетами,  они дико плясали вокруг костра, сбрасывая
яркие шали,  и  сами были неуловимы,  как  зигзаги огня,  освещающие на  миг
непроглядную  ночь,  мрачно  доносящую  свежесть  низко  повисших  звезд.  И
Меркушке хотелось прильнуть к  их  зовущим губам,  ибо  силы  после  вырубки
векового  леса  оставалось  еще  вдосталь,  -  но  он  хвалил  сибирячек  за
неуловимость и  только  властно сжимал  бока  коня,  пробираясь за  воеводой
дальше на восток,  полыхающий огнистыми закатами. А к боярышне Хованской его
влекло неизменно -  и на чужой воде,  и на чужой земле,  хоть и разделяло их
извечное неравенство.  Она была для него той подмосковной березкой,  которую
защитил он от топора лихого бродяги,  покусившегося превратить белое деревце
в пепел.  И тем цветом она была для него, который покрывает русские яблони в
первые дни весны и пьянит до звона в голове,  до боли в сердце.  А Меркушка,
пропахший дымом дальних костров, опаленный порохом мушкетов, мнимо спокойный
в   часы   затишья  и   мятежно  неукротимый  в   дни   бури,   был   полной
противоположностью боярышне.  Но  они  как  бы  воплощали одну  жизнь  -  то
мечтательную,  полную  неясных  шорохов,  влюбленную в  соловьиные трели,  в
ржаные поля,  тонущие в  солнечном мареве,  в  просторные реки,  сказочные в
лунных бликах,  в печальные равнины,  вслушивающиеся в призывно-манящий звон
колокольчиков,  внезапно появившихся и  уносящихся в  неведомую даль,  -  то
разгневанную,  вышедшую из  крутых берегов,  выбросившую из-под  васильковой
рубашки красного петуха,  неистовствующую в пожарах,  рушащую бердышом леса,
до  кровавого пота  топчущую ворога  на  поле  брани  и  на  курганах тризны
подносящую к пересохшим устам железную чашу.
     И  ныне  Меркушка,  вглядываясь в  Царьград,  видел боярышню Хованскую.
Закинув тугую косу за облака,  прозрачная, как морозный воздух, она высилась
над турецким городом и  манила своими очами,  такими же  голубыми,  как вода
Золотого Рога.
     Семен  Яковлев  не   только  говорил  по  наказу,   но  и   думал.   Он
неодобрительно покосился  на  Меркушку.  На  Стамбул  надо  было  взирать  с
восхищением,  с  ласковостью во  взоре,  ибо  русскому посольству предстояло
добиться от султана