от бесплатный легион вольных и невольных лазутчиков отдает
в   руки   иезуита   судьбы   властелинов,   завоевателей,   негоциантов   и
мореплавателей.
     - Если  так,  святитель,  го  жизнь  становится  тягостной.  Приходится
опасаться,  даже своей тени.  Слава пречистой влахернской божьей матери, мой
дом огражден от продажных слуг!
     - О  дочь моя!  Твой дом достоин зависти,  но...  разве самый честный и
преданный слуга не бывает иногда причиной больших несчастий?
     - Нет,  святитель,  я могу ручаться за моих слуг,  ибо они - моя семья.
Любовь их к дому Великого Моурави безгранична.
     - Это мне ведомо,  -  произнес Лукарис,  обводя проницательным взглядом
свод  храма.   -  И  в  поучение  я  расскажу  тебе  притчу  о  капле  воды,
превратившейся в  судоходную реку.  Совсем недавно у священника исповедалась
одна из твоих служанок.  Грехи ничтожные,  и,  не дослушав их,  можно было б
отпустить кающуюся.  Но  каждый вздох,  возникший в  доме  Великого Моурави,
должен быть примечен.
     - Кем, святитель?!
     - Теми,  кто  хочет  быть  полезен Георгию Саакадзе.  И  воистину,  так
искренне кающуюся -  жалко.  Она плачет, тяжелый грех у нее на душе. Разбила
глиняный кувшин и  более  недели хранила это  в  тайне.  Почему?  Что  стоит
глиняный кувшин?  Но, узнав о проступке служанки, правительница твоего дома,
Дареджан,  побледнев,  закричала: "Негодная! Лучше бы ты весь турецкий фаянс
перебила, можно новый купить, но разбить кувшин из Носте?! О господи, за это
мало палкой поколотить!  Где,  скажи,  грязноносая,  где я  куплю ностевский
кувшин?  Ты понимаешь,  сестра ишака, его и за золото здесь не достанешь!.."
Дочь моя,  да  убережет провинившуюся Христос от  покаяния в  подобном грехе
перед иезуитом. Неисчислимые бедствия обрушились бы на твой дом.
     - Почему?! Клянусь, не вижу причин.
     - Подумай,   недоброжелатель  Георгия   Саакадзе   непременно   донесет
турецкому эфенди: "Дом Саакадзе - вражеский дом, ибо простой глиняный кувшин
из  Грузии они  ценят дороже всех антиков Стамбула".  Молва быстронога,  она
тянется и в ширину,  и в длину...  И уже жужжат,  подобно осе,  во всех ушах
разговоры о  презрении грузин  к  турецким  законам:  недаром  притаились за
крепкими  стенами,  ни  одного  турецкого слуги  не  взяли,  сразу  видно  -
злоумышляют  против  мечети...  Зашумят  и  базары,  ибо  уже  уверены,  что
Моурав-бек   хочет   вместо   дорогих  изделий  заполнить  лавки   глиняными
кувшинами...  Гаремы  тоже  позлорадствуют:  "О  аллах,  как  заносчива жена
Моурав-бека!  Носилки останавливает лишь  у  дверей  гаремов видных  пашей".
Невидные паши,  конечно,  поспешат уведомить Диван о  непонятной надменности
Моурав-бека.  Тут  третий везир многозначительно заметит:  "Не рискованно ли
доверять пришельцу?" Диван, хмурясь, начнет обсуждать: не опасно ли поручать
войну коварному грузину?  И вот первый везир уже почтительно доносит султану
о  желании Моурав-бека  уничтожить все  истинно турецкое и  внедрить в  орты
янычар персидские правила ведения боя и  что исподволь обещает он  чаушам за
послушание  глиняные  кувшины,  наполненные золотом.  Нелепость,  но  султан
поверит,   ибо  во  что  верить,   если  не  в  сказки?  И  еще:  если  весь
Константинополь кипит,  то султан должен возглавить гнев правоверных.  И вот
Моурави уже отстранен от  воинских дел,  он  уже не полководец.  Хорошо еще,
если  султан  не  изгонит  его  из  страны,  а  позволит сражаться вместе  с
"барсами",  как  простому воину.  Видишь,  как  ручей  превращается в  реку?
Сначала ручеек едва пробивается из  какой-то щели,  воды едва хватает курице
на  глоток,  лотом,  по  мере течения,  другой ручеек присоединяется,  потом
третий,  четвертый,  вода  бежит,  захватывает новые ручейки,  речки,  народ
спешит лодки спустить,  плывут,  купаются.  Внезапно река врывается в озеро,
размывает его берег,  подхватывает застоявшуюся воду, несется к другой реке,
соединяется со второй, третьей. И вот уже по широкому морю, образованному из
десятков  рек,  несутся  корабли  с  товарами,  галеры  с  войском...  Шумит
неумолчно вода...  Так в  исповедальне глиняный кувшин может быть по велению
рока превращен во вместилище непоправимых несчастий.
     Волнение  охватило  Русудан.  Она  возвращалась  из  квартала  Фанар  в
Мозаичный дворец, не узнавая улиц: "Нет, и тут не будет покоя Георгию. Разве
дела божьего дома тревожат патриархов, католикосов и других "святых отцов"?!
Царство -  вот их забота!  Почему? Богатство! Тщеславие! Только ли это?! Они
проповедуют непротивление злу  и  вредят добру.  А  страдает кто?  Прав  мой
Георгий, церковь во многом мешает народу, особенно - быть сытым".


ГЛАВА ВТОРАЯ

     Из-за  холмов,  заросших фиолетовым вереском,  показался оранжевый край
раннего солнца.  Поголубели выси.  Босфор очнулся от  дремы и  сдунул с  еще
сонного Стамбула,  с его куполов и минаретов дымчатое покрывало.  Косые лучи
проникли в  узкие окна мечети Баязида,  отразились в гранях горного хрусталя
на своде купола тюрбэ Сулеймана Законодателя,  скользнули по решеткам резной
бронзы  фонтана  Араб  Капу,  сверкнули  в  стеклянных колпачках,  венчающих
матовые купола бань, и распластались на киосках Эски-сераля.
     В  огромных лужах,  -  дождь  прошел накануне,  -  кувыркались блестки,
соперничая с  игрой камней в  лавках Куюмджу чаршысы -  Базара ювелиров.  На
узких улицах Галаты, где могут затеряться тысячи прохожих, первыми появились
гамалыки -  носильщики тяжестей -  и  захлюпали по лужам,  отгоняя одичавших
собак,  воющих  и  визжащих.  С  посветлевшего залива  налетел свежий ветер,
раскачивая верхушки  платанов  и  ки