осонок,  Хорешани  силилась сдержать зевоту.  Прозрачная
рубашка сползла с  округлого плеча на пополневшую грудь,  а кожа по-прежнему
отливала розовым бархатом.
     - О, о, еще ведь рано, - поморщилась она, - отправимся после обедни.
     - Выедем сейчас,  дорогая, что-то душно в комнатах, - тормошила Русудан
подругу. - Еще не видели Стамбула.
     Надев фередже -  серо-матовые плащи,  Русудан,  Хорешани и Дареджан,  в
сопровождении только Омара,  одетого в турецкое платье, - ибо нужна тайна, -
осматривали Стамбул,  издали похожий на великолепный сад, окруженный легкими
минаретами,  киосками и  стройным лесом мачт,  а вблизи равнодушно и жестоко
открывавший изнанку  жизни,  сопредельной кошмару.  Деспотия,  доведенная до
крайней грани,  породила два Стамбула,  ни в  чем не совпадающие,  две рядом
проложенные дороги:  одна - черная, изобилующая зловонными отбросами, другая
- белая, покрытая благоуханными лепестками.
     Они обогнули платаны. Сквозь завесы листвы виднелись зубчатые стены, на
них стояла стража,  и,  опираясь на копья,  вглядывалась в даль, где высился
Скутари,  древний Хризополис. Там, где полоска воды смыкалась с небосклоном,
зеленели берега  Азии.  На  оконечности мыса  пленяли глаз  своей  воздушной
легкостью  султанские  беседки,  окруженные  зарослями  вечнозеленого лавра.
Здесь было удивительно тихо,  будто какая-то неведомая сила сковывала голоса
людей и  превращала певчих птиц  в  немых.  Стоял зимний день,  но  казалась
прохладной лишь синева,  теплый воздух,  как колышущаяся кисея,  обволакивал
улицы,  порой вымощенные,  но чаще узкие,  грязные и  извилистые.  Босоногий
мальчишка  в  замусоленной феске  предлагал чашу  воды  из  родника,  самого
чистого, вытекающего из-под мечети, где правоверные обмывают ноги, перед тем
как  войти  под  священные своды.  Совсем  рядом  надрывно скулила  голодная
собака.  Открылось  окно  чердака,  и  хлынули  помои;  собака  завизжала и,
прихрамывая,  ринулась под ворота,  окруженные высокими кольями,  на которых
торчали куски отравленного мяса, предназначенного для хищных птиц.
     Площадь гипподрома,  столь  славная в  эпоху  византийских императоров,
была  пустынна.  Лишь  высился  обелиск,  перевезенный из  Египта  одним  из
восточных   властелинов.   Русудан   внимательно   рассматривала   множество
иероглифических знаков, коими испещрен обелиск, зиждящийся на огромном куске
паросского мрамора,  украшенного с четырех сторон превосходными барельефами.
"Памятник чужого  мира",  -  подумала Русудан.  А  сколько страстей бушевало
вокруг него, знакомых пришельцам из самых различных стран. Страсти угасли, а
мрамор  продолжает  стоять  -   холодный,  бесстрастный,  отражая  на  своих
полированных боках  жгучие  блики  солнца и  серебряные нити  луны.  Русудан
отошла  от  обелиска  и  застыла  в  изумлении:   огромные  бронзовые  змеи,
поблескивая рубиновыми глазами, господствовали над площадью. Не олицетворяют
ли  эти  почти живые змеи душу Сераля,  полного неясных шорохов и  каверзных
дел?
     Пока  Хорешани  и  Дареджан  осматривали гипподром,  Русудан  задумчиво
опустилась на обломок мрамора.  Не богатства ли Ананурского замка вспоминала
она? Или, может, орлов, парящих над сапфировой Арагви? Или жизнь в Исфахане,
подобную кипящему в  котле  золоту?  Нет,  Русудан из  рода  князей Эристави
Арагвских вспоминала Носте, прозелень в щелях каменной башни, тропу, ведущую
к крутому обрыву,  где ютилась древняя церковка, а над ней чернели в воздухе
оголенные ветви высохших деревьев,  которые почитались священными и  внушали
трепет.  Оттуда  любила  смотреть она  на  караваны облаков,  цепляющихся за
выступы замка и уплывающих за горы, слегка подернутые сиреневой дымкой.
     Думала еще и  о странной судьбе:  "Вот скоро Георгий начнет завоевывать
победу...  Для  кого?  Для врагов нашей родины.  Но  почему,  почему не  для
Картли?! Почему так слепы цари и князья? Разве такие полководцы не родятся в
сто лет раз?  А церковь?" - Русудан хмуро сдвинула брови, она не смирялась с
двуличием,    а    ей,    по    просьбе   Георгия,    предстояло   объяснить
константинопольскому  патриарху,   Кириллу  Лукарису,  почему  временно  он,
Моурави,  не смеет открыто проявить свою преданность церкови Христа. Но лишь
осмотрится  в  чужом  царстве,  придет  просить  молитвой  укрепить  десницу
полководца,  дабы сокрушил он гонителей святой церкови,  воплотившей в  себе
совесть Иерусалима.
     Подошла Хорешани,  осторожно дотронулась до плеча Русудан и  напомнила,
что  пора в  патриархию.  Грустно направились они  в  квартал Фанар.  Вот  и
греческая церковь.  Медленно  поднялись по  каменным ступенькам,  из  трещин
которых робко  выглядывал мох.  Под  главным сводом больше всего поразили их
стоящие в  ряд над царскими вратами деревянные фигуры святых,  у ног которых
вился арабский орнамент.
     Окруженный двадцатью иерархами, в ослепительно-белом облачении и митре,
опираясь на посох,  стоял возле трона "вселенский отец святейший",  патриарх
Кирилл Лукарис. Золотым крестом он благословил склонившихся перед ним женщин
из семьи Великого Моурави.
     Потом,  преклонив  колено  в  исповедальне,  Русудан  долго  доказывала
патриарху, как выгодно греческой церкови помочь Георгию Саакадзе возвеличить
единоверное грузинское царство...
     Не  тайна,  что папа римский лелеет мысль окатоличить Грузию.  Одобряет
такое и  султан,  ибо  цель его  разобщить Грузию.  И  шах  Аббас не  против
католиков,  ибо  цель его  подавить стремление Русии взять под  свою сильную
руку Иверский удел богоматери.
     Патриарх,  заметно восхищенный умом и тактом Русудан,  охотно наставлял
ее.  Как  бы  ни  было  сложно  хождение по  запутанному лабиринту турецкого
полумесяца,  в  Стамбуле иным способом нельзя приблизиться к