еть, ты не можешь слышать.
Видеть и  слышать -  вот  вторая ступень".  Но  ведь  я  видел  Кватахевский
монастырь,  заполненный владетелями и все же погруженный в могильную тишину.
Слышал проклятия,  и перед глазами стеной стоял неподвижный мрак,  и во всем
происходящем  заключался  неумолимый  приговор:   "Я,  сиятельный  держатель
знамени Сабаратиано,  никогда не поднимусь на третью ступень,  -  значит, не
воплощу в  себе  силу  княжеского сословия и  не  возведу его  на  четвертую
ступень, где познается высшее блаженство - неделимая власть".
     Невидящими  глазами  он  обвел  двор  Марабдинского замка.  Воздух  был
пропитан запахом какой-то прели, и сладковатая волна подкатывалась к сердцу,
то  учащенно  бьющемуся,  то  словно  погружающемуся  в  небытие.  Рыцарской
перчаткой он  провел  по  лбу,  силясь  разгладить так  внезапно появившиеся
морщины,  в которых дрожали капельки пота,  и тщетно пытаясь овладеть собой.
Он  почему-то стал следить за нервно вздрагивающими боками красавца скакуна,
которого  оруженосцы  никаким  понуканием не  могли  поднять.  Потом  устало
перевел  взгляд  на  узорчатый каменный  балкончик,  нависший  над  парадным
двором,  и внезапно вспомнил о лимоне и долгих разговорах с ним.  И,  словно
это  было  самым  важным,  спросил смотрителя замка:  поворачивали ли  слуги
кадку, чтобы все листья равномерно освещались?
     Поймав себя на  вздорном занятии,  засмеялся,  вконец перепугав челядь.
Неожиданно вслух спросил:  "А  что  заслуживает внимания?"  -  и,  отшвырнув
нагайку, круто повернулся и вошел в замок.
     Гулко  отдавались под  низкими сводами нетвердые шаги.  Из  всех  углов
выступали серые призраки,  взмахивали бескровными руками и  расплывались.  В
комнате "сто  забот" на  черно-белых  квадратиках костяные фигурки потрясали
сабельками и копьями размером в булавку.  Карлики тоже осмеливались угрожать
ему.
     Войдя в  опочивальню,  он  гневно задернул занавес из красного атласа с
вышивкой гладью  серебряными и  золотыми нитями и,  пораженный,  попятился к
алькову,  сбив  арабский  поднос  с  плодами.  Атлас  отсвечивал кровью.  Он
отшвырнул ногой  упругое яблоко,  раздавил нежный персик и  зло  усмехнулся:
"Все равно не собрать воедино то, что распалось, рассыпалось навек".
     Упав  в  кресло,  он  протянул  к  камину-бухари  свои  онемевшие ноги,
беспрестанно повторяя: "Сагубари!.. Сагубари!.. Сагубари!.."
     Весенняя теплынь!  В  узкое окно льются радужные лучи,  но  князь видит
лишь угрюмые отблески огня.
     "А что такое Сагубари?  Да, это овраг возле Тбилиси. Там я перевел дух,
скрываясь в кустарнике, где журчал голубой родник. Голубой? Не отражались ли
в  воде крылья ангела ущелья?  В  Кватахевском храме сторожил вход серафим с
ослепительно-белым  мечом.  Почему  шестикрылый не  поразил  властителя злых
духов, Зураба Эристави Арагвского? А кого я видел еще в храме из многих, кто
присутствовал там?  Никого!  Живые души  удалились,  остались мертвые маски.
Больше ничего не припомнить, значит, ничего и не было! Что же со мной самим,
выронившим из железной десницы поводья судьбы!  Сагубари!  Там божья коровка
вползала на камень,  скатывалась и  опять карабкалась наверх.  Падать легче.
Падая,  звезды  вспыхивают огнем,  снежинки образуют пушистый ковер,  сердца
разбиваются, как светильник. Это хорошо! А что плохо?!"
     Он вновь побрел по пустынному замку,  вглядываясь в  вещи и  не узнавая
их.  "Откуда такой мрачный зал?  И  это  для  встреч с  друзьями?  С  какими
друзьями?  Где они?  Почему никто из  князей не подошел ко мне в  храме,  не
выразил сочувствия?  А по какому случаю сочувствие? По случаю позора?!. Нет,
нет, совсем другое...
     Вот на  стене роги,  они висят на цепочках...  Цепочки...  цепи...  Где
цепи,  там пленники...  Позор не случаен! Погиб царь Луарсаб, и при чем роги
Марабды?  Если б в то злосчастное время не уговорил Луарсаба предстать перед
"львом Ирана",  то  этот  кровожадный Сефевид растерзал бы  мою  Марабду,  а
заодно и меня. А не потому ли уговорил я "богоравного" залезть в пасть "тени
аллаха на земле",  что так было угодно Георгию Саакадзе, нарушителю гармонии
и золотых правил?  Выходит,  ему служил.  Хоть и не ему прямо, но, воздвигая
укрепления на  смежной земле,  невольно и  его  логово  оградил.  Это  может
восхитить! А что - опечалить?
     Дело старое, не стоит вновь выуживать из реки забвения. Гора не рак, не
пятится. Георгий - мой непримиримый враг... и задушевный друг, несомненно...
- подошел бы ко мне в храме,  не убоялся ни князей,  ни чертей!  Но напрасно
старается,  упустил возможность воцариться,  и  не вернуть ему ни звезд,  ни
снежинок, ни сердец. Но у него друзья: Русудан неповторимая, Хорешани рядом.
Народом  любим.  А  я?  Неразумно истину  в  скорлупе  скрывать.  Я  позабыт
князьями,  даже не поддержали. А черти никогда не дружили со мной, я для них
скучный  упрямец.   Но  Шадиманы  не  падают.  Да,  еще  одно:  кто  же  мой
восприемник?  Шакал над шакалами?  Чем же он ослепил владетелей? Конечно, не
блеском своего знамени,  -  мое сильнее, - а тем, что посулил избавить их от
кахетинских князьков,  зазнавшихся до потери совести. Но почему я сам не мог
им обещать то же избавление?  Не потому ли, что оно повлечет за собой провал
всех  планов Хосро-мирзы?  Надо было уговорить владетелей ждать царевича,  и
тогда... А что тогда?"
     В   серокаменном  переходе  он   невольно  остановился  перед  фреской,
изображающей красавицу в княжеском наряде, лукаво приглаживающую кавеби.
     "Но кто она?  У кого