отшатнулась,  но  пес неслышно подошел к  ней,  выгнул спину,
лениво  взмахнул  хвостом  и  посмотрел  на  пришелицу задумчиво-стеклянными
глазами.  Тэкле хотела нагнуться,  чтобы приласкать его,  и застыла,  полная
ужаса:  перед ней  на  тахте бегала маленькая Тэкле -  та,  что некогда жила
здесь,  в  далеком  детстве,  радовалась журчанию  ручья,  полету  ласточки,
шаловливому ветерку. И сейчас, не испугавшись, что она увидела свое будущее,
маленькая Тэкле хлопала в ладоши и громко смеялась.
     - Брат!  Мой большой брат, смотри, какие серьги привез мне дядя Папуна!
О мой большой брат! Я боюсь, не трогай маленьких девочек, они не виноваты.
     И вдруг Папуна упал на мутаку и затрясся от смеха. Лунные блики прыгали
по нем, а он все катался по тахте и хохотал.
     Тэкле судорожно сжала виски:  "Брат!  Мой большой брат!.." Она силилась
что-то припомнить.  В пылающей голове ее теснились спутанные обрывки мыслей,
перед  глазами разверзлась бездна и  зловеще дымилась,  словно в  гигантском
котле ядовитое варево.  "Нет!  Нет! Только не это! Только не покинула б меня
память...  до последнего вздоха!  Чтобы вновь я  предстала перед ним розовой
птичкой,  веселой певуньей счастья.  О,  где? Где мое счастье?! Какой ураган
умчал его? О люди, скажите, как жить мне без царя сердца моего?!"
     Будто подхваченная вихрем,  Тэкле выбежала на глухую уличку, знакомую и
неузнанную.  "Где я?  Почему здесь такое страшное запустение? А куда исчезла
пыль Гулаби?  Проклятая желтая злодейка,  как  клубится она  там,  без меня?
Почему не застыло небо?!  - Стон вырвался из груди Тэкле: - О-о, значит, еще
не  все?!  Нет!  Нет!  Только не...  не  это!  Где,  где я?!  Какое страшное
одиночество!  Одна  в  бескрайней пустыне!..  Скорей,  скорей,  пока  память
сопутствует...  пока не отступила!..  Туда,  в  темное ущелье за разрушенной
часовней, где некогда в той, прошлой жизни царь Луарсаб шептал мне:

                Иль хотя б твоею тенью стал,
                Незнакомый навек с разлукою..."

     Тэкле,  не разбирая ни тропинок,  ни ручьев,  рванулась вниз.  "Скорей,
скорей туда! К царю сердца моего!.."
     Угрюмые  камни,  развороченные  скалы,  словно  притаившиеся  чудовища.
Почему же  ей  вдруг  стало так  легко?  И  розовые отсветы легли на  гибкие
руки... На руки? А может, на крылья? Да, на крылья, опаленные огнем жизни.

     Мертвенный синий свет заливал часовню ангелов, стерегущую вход в ущелье
Кавтисхеви. В сводчатых воротах, почти незримая в зыбкой полумгле, появилась
Тэкле.  Взор ее устремлен в розовую высь, и выражение беспредельного счастья
сметает с лица печать невыносимого страдания.  Шелохнулась ветка,  покатился
камешек...

     На  рассвете  прибежали в  Кватахевский монастырь перепуганные пастухи.
Они  клялись настоятелю Трифилию,  что  озаренная луной и  усеянная звездами
царица Тэкле скользила по струям Кавтури,  пока не растаяла,  как видение, в
дымчатой дали...


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

     "Чей это замок сползает с угрюмой вершины? - дивился Шадиман. - Неужели
мой?  Почему же раньше не замечал кривизны стен?  Нет,  не мой это замок! Но
тогда,  значит,  сосед  у  меня  появился?  Двойник!  Начал  подкрадываться,
подрывать устои... Но кто он? Светлейший? Сиятельный? Все равно - следует от
него  избавиться,   пока  не  поздно...   Так  кто  же  он,   этот  владелец
неустойчивого замка?  Неужели я?  Но,  в таком случае,  кто тот, что вынудил
князя  Шадимана Барата спускаться ползком?  Саакадзе?  Одному не  под  силу.
Князья?  Допустим ли сговор азнаурского сословия с княжеством?  Выходит, все
допустимо, раз до самых основ докопались. Спасать! Спасать, что возможно!"
     Свистнула нагайка. Шадиман, подскакивая на взмыленном коне, недоумевая,
дотронулся до своего горла.
     "Первый раз слышу,  чтобы так хрипел человек. И уж совсем лишнее сердцу
стучать,  подобно копытам коня по мокрым скалам. И как могут глаза извергать
пламя и одновременно сбивать его ледяным ливнем?  И потом, почему я взмылен,
подобно загнанному коню?"
     Напрасно    чубукчи    предупреждал   тревожным   выкриком.    Напрасно
телохранители испуганно стремились,  размахивая копьями, как-то приблизиться
к грозному владетелю.
     Где-то в туманах мчался всадник с высоко поднятой нагайкой.
     Уже  закрылись ворота замка,  а  Шадиману все  еще мерещились прыгающие
горы,  шатающиеся леса  и  узкая,  скользкая от  ливней тропа,  вьющаяся над
мрачной  пропастью,  из  глубин  которой доносится зловещий гул.  "Будто,  -
содрогался Шадиман,  -  настал день страшного суда и сотни злых духов,  деля
добычу, когтят их жертвы и ломают скалы... В сокровенных индийских писаниях,
- мучительно  напрягая  память,  припоминал Шадиман,  -  сказано:  "Пока  не
услышишь, ты не можешь видеть. Пока не начнешь ви