яло на
Зураба, и он содрогнулся! "Не ужален ли я в самое сердце?!".
     Один из устремившихся к  выходу тваладцев в черных доспехах полой своей
бурки задел цаги Зураба.  И почудилось арагвскому князю, что чешуйчатый змей
обвился  вокруг  его  ног.   Бесстрашный  арагвинец  познал  власть  страха,
леденящего дыхание и  парализующего волю.  Прикрыв глаза железной перчаткой,
он  опрометью ринулся вон из  храма,  не помнил,  как одним махом взлетел на
коня  и  поскакал,  пригибаясь к  гриве.  Подхваченные каким-то  сатанинским
вихрем,   отлетали  в  сторону  деревья,  горы,  реки.  Он  неистово  стегал
пронзительно  ржущего  коня,   чувствуя,   как  за  ним  неотступно  гонятся
огнедышащие чудовища, вырвавшиеся из преисподней.
     - Змей! Зме-е-ей! - неслось со всех сторон.
     Заметались священники,  заметались миряне,  не в  силах овладеть собою.
Кто-то  с  ужасом сбрасывал с  себя  черную ленту,  кто-то  силился вытащить
кинжал,  застрявший в  ножнах.  Кто-то забился в нишу и защищал лицо руками,
обливался холодным потом, кто-то прижимал к груди трикирий, оплывший воском.
Безумие охватило храм. Вопли.
     Выкрики: - Берегите! Берегите царицу!
     - Где?! Где царица?
     - Где Тэкле?! А... а!..
     - Царица! Царица исчезла!
     Мгновенно храм опустел.  И  лишь колокола не  умолкали,  взлетали,  как
одержимые,  и  торопливый перезвон отзывался гулким эхом  в  расселинах гор,
возвещая  о   бедствии.   Монах-звонарь  с   окаменевшим  лицом   глядел  на
раскачиваемую ветром чинару,  вокруг которой шумно  падал  на  землю зеленый
дождь.
     Самое кроткое дитя этой земли,  Тэкле, никогда не чинившая зла, исчезла
при невероятном грохоте, порожденном слепой игрой человеческого воображения.
     Исчезла? Куда?
     В эту ночь никто не спал ни в замках, ни в саклях, ни в лачугах.
     Сумерки спустились на ущелье,  голубовато-лиловые,  притаенные. Кавтури
темнела,  равнодушно оставляя  на  плоских,  отшлифованных временем и  водой
камнях белоснежную пену.  Отчаявшись найти Тэкле в  обители,  Баака,  Керим,
Датико  и  Арчил  устремились вниз  по  течению реки.  Искали  в  прибрежных
пещерах,  темных зарослях,  искали в  обители ангелов -  все  тщетно.  Потом
зажгли  факелы,  и  багрово-красные  отблески запрыгали в  кипучей  реке.  А
позднее  взошла  луна  и  перед  утомленными глазами раскинулся на  отрогах,
словно саван, мертвенный синий свет.
     Напрасно  монахи  и   ночью  обыскивали  монастырь,   напрасно  баграми
будоражили озеро. Мертвенный синий свет рождал отчаяние.
     Напрасно все  Мухран-батони  устремились в  горы  и  ущелья  на  поиски
неповторимой Тэкле.
     Напрасно Ксанский Эристави сулил хурджини с  марчили тому,  кто нападет
на след царицы.
     Напрасно Шадиман обещал вольную семи  марабдинцам,  если  найдут живую,
или... не живую, сестру Георгия Саакадзе.
     Напрасно Керим молил аллаха взять его  жизнь за  жизнь пресветлого царя
Луарсаба.
     Напрасно ностевцы от  мала  до  велика поднялись на  поиски внучки бабо
Зара.
     Напрасно  в   смятении  потрясенный  народ  метался  в  поисках  Тэкле.
Мертвенный синий свет гасил надежду.
     Напрасно азнауры рассыпались по лесам и долинам.  Мертвенный синий свет
скрывал ее последний приют.
     Все напрасно,  ибо судьба беспощадна,  ее не обойдешь, не объедешь; так
сказал удрученному Бежану настоятель Трифилий...
     Чей это дом на  краю обрыва,  погруженный в  безмолвие?  Кто здесь жил,
любил, страдал? Кто оборвал цепь очага? Кто ушел, чтоб никогда не вернуться?
Кто остался, чтоб никогда не уйти? И кто сказал, что можно исчезнуть как дым
из своего дома?  Нет!  Здесь остались мысли, чувства. Здесь вечно живет тот,
кто родился тут. И, овеянная то грустью, то скорбью, во всем ощущается здесь
невидимая, неощутимая, но существующая жизнь. О, нет, лишь мечта о жизни.

     Тихо  скрипнула дверь,  показалась рука.  Тонкие  пальцы дотронулись до
стены,  задержались на  осколке  стекла"  погладили  его.  Осторожно ступая,
словно  боясь  вспугнуть  прошлое,  проскользнула в  дарбази  Тэкле.  Сквозь
платье, ставшее рубищем, просвечивало, как мрамор, ее холодное тело. Неужели
эти разбитые сандалии были когда-то сафьяновыми,  как нелепо высовываются ее
нежные пальчики,  израненные и кровоточащие.  О,  не все ли равно,  что было
когда-то,  если сейчас осталась лишь тень в мертвенном синем свете, залившем
комнату?
     В давно минувшие годы в этой комнате, так любимой семьей Саакадзе, вещи
будто старались угодить хозяевам:  вот тут примостился кидобани,  тут висело
оружие, тут...
     Но что это?! Из-под тахты вылез прозрачный Тартун, ощерился и беззвучно
залаял.  Тэкл