всепрощающей  улыбкой,   ибо  светит  мне  твой
божественный лик.
     - Нино,  помнишь,  мы  любили с  тобой  сидеть на  плоской кровле нашей
бедной сакли.  Помнишь тот безвозвратный день, когда Георгий ускакал на свою
первую битву? И ты без устали смотрела вдаль, ожидая его... Мой большой брат
вернулся победителем, обласканный царем, вознагражденный богатством...
     - В тот день я на веки вечные потеряла его.
     Словно  дождь  прошумел  и  прошел  стороной -  вновь  наступила тишина
смирения. Не мнимого ли?
     Нино встала,  завязала повязку,  отворила дверь и  ударила молоточком в
медный диск.
     Вошла послушница.
     - Дочь моя, утро стучится в окно, пора будить князя Баака.
     - Благочестивая мать игуменья, князь Баака не ложился...
     - А тебе откуда известно это?
     - Не  мне,  -  старая сестра Дария видела из  окна,  как князь всю ночь
метался по саду... молилась за него.
     - Не помыслила, что не все следует лицезреть чужому глазу.
     Нино резко обернулась.
     Необыкновенное счастье озаряло лицо Тэкле, она шептала:
     - В этот миг я на веки вечные обрела любимого.
     Она  устремила свой  взор в  неведомую даль,  словно не  стало каменных
стен, словно взор "ста черных солнц" превратил их в прозрачный хрусталь.
     Послушница тихо прикрыла за собой дверь.

     Высоко  вздымалось светило в  багровой дымке,  будто  источающей кровь.
Гудел колокол, напоминая о юдоли плача.
     И вдруг сразу закачались средние и малые колокола. Они наполнили воздух
жутким перезвоном,  и их чарам поддались толпы, со всех сторон стекающиеся к
Кватахевскому монастырю. Кому-то почудилось, что не в срок потемнело. Многие
суеверные вскидывали головы,  в  проносящихся разорванных облаках мерещились
чернокрылые ангелы,  вестники смерти,  вскинувшие дымящиеся факелы. И трепет
охватывал  людей  перед  настежь  раскрытыми воротами,  увенчанными каменным
крестом.
     Не  останавливая колоколов,  монах-звонарь  сумрачно  взирал  вниз,  на
взбудораженных  картлийцев,   двумя   потоками  огибающих  высокую   чинару,
посаженную им в день венчания Луарсаба Второго и Тэкле Саакадзе.  Сейчас все
картлийцы,  от  мала до  велика,  бросив города и  деревни,  сбежались сюда,
расплескав,  как воду из кувшина, смех и растеряв улыбки. От стен Твалади до
западных стен  обители народ  заполнил ущелье  желтых камней.  Монах-звонарь
встал на балку,  приник к большому колоколу -  "непревзойденному", как будто
хотел раствориться в его гудящей меди.
     Чинара  махала  длинными  ветвями  в  знак  прощального привета.  Толпы
густели.  Ожидание  порождало  тревогу,  душившую,  как  арканом,  вселявшую
уныние, и то обрывался, то вновь слышался взволнованный шепот:
     - Говорят,  не царица Тэкле и  не князь Баака в  Кватахевский монастырь
сегодня прибыли, а их тени.
     - Вай ме! Почему не боится несчастная царица?
     - Говорят,  нарочно такое сделали: если тени сольются с дымом кадильниц
и растают под сводом, они тоже умрут.
     - Правда,   как  человек  может  жить  без  тени?   Солнце  не  простит
оскорбления.
     - Солнце не  простит,  луна  тоже.  Духи гор  синим светом зальют ночью
тропинку, и тогда царица пройдет обратно в монастырь святой Нины.
     - Царица пройдет, князь тоже, ибо там они нашли приют.
     - Что-о?! А все думали, в Кватахеви князь останется.
     - В Кватахеви венчалась, потому, думали, здесь захочет...
     - Не договаривай! Чтоб тебе на язык оса села!
     - Аминь.
     - Вчера крылатого коня в ущелье видели: пролетел, не касаясь камней.
     - Це-це-це!  Наверно за царицей! Земля сильно дрожала, в Кавтисхеви вся
утварь с ниш попадала, звон пошел.
     - В Кавтисхеви попадала, в Мцхета тоже.
     - Сам  католикос  пожаловал служить  заупокойную литургию.  Даже  посох
черный.
     - Посох черный, слезы тоже.
     - Прибыли двенадцать епископов, утешители!
     - Приехали достойные священники Анчисхати и Сиона.
     - Пришли монахи из Мцхета, псалмопевцы!
     - Ностевцы на черных скакунах прискакали.
     - Ностевцы прискакали; враги тоже... на желтых жабах.
     - Правда!  Вон  сухой  Липарит!  Тучный  Цицишвили!  Красноносый  Квели
Церетели.
     - Фиран  Амилахвари злорадный и  баран  Джавахишвили нарядный  тоже  не
забыли.
     - Еще бы! Вспомнили Ломта-гору!
     - Друзья тоже тут:  Ксанские Эристави,  все Мухран-батони.  Кто изменит
им, пусть будет проклят устами бога!
     - Амкары со знаменами собрались. Чем не воинство?
     - Азнауры  целы