двор  Кватахеви заняли;  на  черных  куладжах  черные
кинжалы. Шадиману на радость!
     - Какой картлиец сейчас не тут?
     - Картлиец тут, перс тоже.
     - Кто? Кто такой? Почему перс в церкови?!
     - Раз друг, почему не должен в церковь приходить?
     Отстранив любопытного плечом, Квливидзе шепнул Кериму:
     - Отойдем...  -  и,  остановившись у серебряного подсвечника,  залитого
восковыми слезами, спросил: - Говоришь, шах-собака встревожился?
     Фитили потрескивали, дым курился, скользя по потускневшим ликам святых.
Райские кущи на  иконах пребывали в  изменчивой полумгле.  Люди не  ощущали,
казалось, изнурительной духоты, теснились к царским вратам. В узкие просветы
под  куполом врывались искрящиеся лучи,  похожие на  мечи  архангелов.  Выше
купола гулял ветер, нагоняя облака, начинавшие курчавиться и темнеть, словно
кто-то  накидывал на  них груды серой овечьей шерсти.  В  углу храма на полу
белела мраморная доска,  на ней изображен был голубь,  равнодушно попираемый
разноцветными цагами.  Сейчас голубь,  как бы полный удивления, уставился на
Керима,  который осторожно обошел его и притаился под низко нависшим сводом.
Откинув голову  к  сдвинув брови,  Квливидзе старался гордым видом  прикрыть
печаль.
     - На голубых мечетях Исфахана много бирюзы,  - Керим приглушил голос, -
еще больше у  шаха Аббаса коварства.  Язык его может источать мед,  а рука -
яд.  Перед коленопреклоненными ханами он  безмолвно провел рукой по  воздуху
замкнутую черту. Ханы поняли: петля! Бисмиллах, это черта между ограниченным
и бесконечным?  Один миг,  незаметный поворот -  и судьба безжалостно меняет
цвет жизни.  О Мохаммет,  было зеленое -  и вдруг стало коричневое! Казалось
оранжевое,  -  а  гибельным налетело серое...  Свист  в  воздухе одной петли
подобен свисту тысячи змей-гюрз,  завладевших Муганью. Она оборвала светлое,
преходящее и открыла темное, вечное...
     - Мучился долго?
     - Нет, аллах послал праведнику мгновенную смерть.
     - Скачет... коршун Арагвский!.. Угнетатель!
     - Зураб? Где? Где?
     - Вон! Арагви навсегда замутил!
     - Арагви замутил, царство тоже.
     - О, о... люди!..
     Керим прикрыл плащом рукоятку, торчащую из-за широкого пояса. У ног его
в  мраморной  доске  отражались горящие  свечи,  и  голубь  словно  плыл  по
огненному озеру.
     Суровостью Квливидзе стремился скрыть то,  что пробудил в  нем страшный
рассказ Керима.  Он глядел на тоскующего персиянина,  кому рок уготовал быть
свидетелем великих  мук  царя  Картли  Луарсаба Второго  Багратиони.  Мягким
движением руки старый азнаур коснулся плеча Керима.
     - Теперь тебе,  друг,  опасно возвращаться в Исфахан.  Оставайся здесь.
Прошу, у меня поселись.
     - Аллах  свидетель,   осчастливлен  я  твоим  вниманием,  господин,  да
благословит твою доброту святой Хуссейн,  но  не в  Исфахан отныне идет путь
моей жизни; и здесь пока не останусь. До меня дошло: Моурави снова меч точит
к войне. Поеду к ханум Русудан - или с ними вернусь в Гурджистан, или с ними
навсегда там останусь.
     - Значит, царицу Тэкле покидаешь?
     - Да  будет  вес  ее  скорби  подобен  весу  крылышка мотылька!  Уходит
светлоликая в  святое убежище ханум  Нино.  А  мать  и  отец  Эрасти,  моего
духовного брата, в Носте возвращаются.
     - Тише, люди!.. Едут! Старая царица с царевичем Вахтангом!
     - С царевичем?! Ва! Откуда взялся, если не с того света?
     - Он с того света, старая царица тоже.
     - Хочу  обрадовать тебя,  несравненный Керим:  уже  Вардан Мудрый водил
караван кораблей в  Стамбул.  Рассказывает,  что  сам  султан Мурад  ведет с
Георгием Саакадзе разговор о судьбе мира.  Богатство его дом перехлестывает.
Лесть  и  поклонение теснятся у  его  порога.  Только не  убаюкивает первого
"барса" новый прилив славы: в Грузию спешит.
     - Велик аллах в  своей справедливости!  И  пророк его Мохаммет повернет
судьбу  Моурави против несправедливого шаха  и  ханов,  предавшихся крови  и
сладострастию.  Ветер пустынь нанесет горы песка и  похоронит под  ними силу
"льва Ирана".
     - Эх, Керим, Керим! Отшумело большое время! И всегда так: налетит буря,
люди пугаются -  лес гудит, деревья валятся, пожары свирепствуют... А потом?
Ни мед - ни перец. Ни пир - ни бой! Тишина, спокойствие. Одно жаль: приходит
горению на  смену скука.  Как  след золотых подков крылатых коней,  остаются
строки в летописях о великих деяниях, а ты в одиночестве зябнешь у потухшего
костра.
     - Тише! Тише! Едут!
     - Горе мне! Как бледна царица Тэкле!
     - Как прекрасна она! Как тонка!
     - Как светла!
     - Почти неживая!
     - Может, и правда, тень?
     - Она тень, князь Баака тоже.
     - Кто? Кто это вместе с Баака ведет ее к воротам?!
     - Игуменья монастыря святой Нины.
     - Как благочестива игуменья Нино!
     - Живет в почете, слава о ней по всей Картли.
     - Сама похожа на святую Нину.
     - О чем говорить! Счастливая! Не знает земных печалей!
     - Отрешена от суеты сует.
     - А кто те двое, что едва плетутся за царицей