- Кого, неизвестного?
     - Нет,  чинку.  Тут  крик поднялся:  "Спасайте!  Спасайте!"  На  помощь
сбежались... Конь думал - Кето тоже чинка и...
     - И ее тоже скинул в овраг?
     - Нет,  хвостом по заду ударил,  чтоб не в  свое дело не мешалась.  Тут
выскочила  чинка  из  оврага,  схватила  коня  и,  выдернув  красный  хвост,
скрылась. Кето клянется: "К обрыву побежала".
     Арагвинцы,  ежась,  переглянулись:  "Так вот кто прибил хвост к  дверям
логова Саакадзе... Значит, там чинка живет! Спаси, пресвятая богородица!"
     - А дальше что было, дед?
     - Дальше такое было:  пока  разговор шел,  все  пальцы потухли,  фитиль
опять  в  плеть  превратился.  Только конь  назад хвост не  получил.  Плюнул
неизвестный:  "Какая цена теперь коню!" - и вдруг рассердился, вскинул плеть
и как ударит...
     Сильный удар в  колокол был  так неожидан,  что на  мгновение все будто
окаменело и лишь кто-то истошным голосом закричал:
     - Люди, чинка! Чинка за хвост тянет!..
     Первыми  ринулись  к  церкви  дед  Димитрия и  прадед  Матарса.  Потом,
перескакивая через  валуны,  -  арагвинцы.  За  ними,  как  гонимые бураном,
неслись ностевцы, - старые, молодые, дети.
     Крик,  плач,  шум.  А большой колокол бил все сильнее,  будто волшебник
поднял его и над дикими отрогами раскачивал медный язык.
     Все замерли.
     Перед  церковью  словно  застыли  на   черных  конях  три   монаха.   В
наступившей,  наконец, тишине заговорил с печальной торжественностью пожилой
монах:
     - Люди!  В  Кватахевский монастырь прибыла царица  Тэкле.  -  Переждав,
когда утихнет вновь взметнувшийся шум,  монах продолжал:  -  Божий промысел!
Удушен врагами за  верность кресту "богоравный" царь  Луарсаб!  Царица Тэкле
привезла икону,  на которой запечатлен на веки веков царь Багратиони Луарсаб
Второй.  За  его верность святой вере,  за преданность уделу иверской божьей
матери,  за  любовь  к  Картли церковь приобщает благочестивого венценосца к
лику святых. Аминь!
     Второй монах поднял нагрудный крест, осеняя им потрясенных людей:
     - Приобщать к  лику святых царя-мученика прибудет святой отец католикос
Картли.  Соберется духовенство -  белое и  черное.  Пожалуют князья Верхней,
Средней и Нижней Картли, стечется народ. Пусть плачут все имеющие сердце.
     Третий монах простер руки к  небу,  как бы указывая на "вечную обитель"
тех, кто "смертью смерть попрал".
     - Нас к вам направил преподобный монах Бежан,  в миру - Бежан Саакадзе.
Он глаголал: "Раз царица Тэкле родом из Носте, то пусть все ностевцы, старый
и  малый,  направят свои стопы к  святому монастырю Кватахеви -  поклониться
испившей неисчерпаемое горе  царице Тэкле,  поклониться образу царя Луарсаба
Второго, как вечный дух, нетленного..."
     Словно из  одной груди,  вырвался неистовый вопль ностевцев и  пронесся
над площадью, заглушая скорбные слова.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

     Монах-звонарь в  смятении выпустил веревку,  силясь понять:  отчего так
страшно загудел большой колокол,  прозванный кватахевцами "Непревзойденным",
загудел так, словно кто-то одним рывком вырвал у него медный язык.
     Необычайный вопль  потрясенного металла  до  боли  отозвался  в  сердце
монаха. Лет тридцать вызванивал он кватахевские напевы, то торжественные, то
веселые,  то  печальные,  но  еще  ни  разу  не  слышал,  чтобы  колокол так
обнаженно, с такой безудержной силой выражал свою муку...
     Как  хор  плакальщиц подхватывает стенания старшей,  так  храмы  Картли
подхватили вопль Кватахеви. И понесся унылый звон через ущелья и долины.
     Вот уже второй день не  то причитали,  не то стонали колокола монастыря
святой Нины, взывая к холодным небесам.
     - Моя Нино, разве облака из меди, что, сталкиваясь, так звенят?
     - Как, дитя мое, ты не узнала голоса обители равноапостольной?
     - Семь лет надо мной звенело небо желтых песков и в огненном мареве мне
мерещились колокола.  Расплавленная медь,  казалось, капала на мои уста, и я
трепетала:  вдруг услышат,  как я дышу,  и ворвутся в домик - хранилище моих
слез.
     - Дорогое дитя...  свет глаз моих,  о  чем плачешь?  Милостью бога твой
царь сейчас в раю.
     - Это  там,  где  над млечной дорожкой извивается аркан?  Не  отдаст ли
вновь бог по своей доброте персам царя Картли? Он в раю?! Ха-ха-ха!.. А я...
я где? Почему и я не в раю, где источник вечных мук?
     - Как посмела ты, Тэкле, на бога тень набрасывать?
     - А  разве  все  не  от  бога?  Тогда  от  кого  же?  Кто  сильнее его,
всевидящего?  Чем царь Луарсаб не  угодил ему,  всепрощающему?  Может,  мало
страдал? Или недостаточно было моих молитв, мольбы, слез? Не должна ли была,
наперекор судьбе, упросить царя уступить шаху Аббасу? Да... тогда бы Луарсаб
царем вернулся в Картли,  а не святым.  О,  зачем...  зачем я ради жестокого
бога  пожертвовала возвышенным царем?!  Какой холодный звон!  Куда скрыться?
Куда бежать?
     - На кого ропщешь,  несчастная?! Бог удостоил тебя блаженства наравне с
праведными! Лишь твое отчаяние сдерживает мой гнев... Бежать некуда. Три дня
по всей Картли будут звонить большие и малые церкви,  оповещая паству о том,
что царь Картли Луарсаб Второй причислен к  лику святых.  Это ли  не награда
безначального бога  за  верность кресту?!  Почему молчишь,  Тэкле?..  Царица
Картли!  -  Нино испуганно взирала на застывшую в  отчаянии Тэкле.  -  Лучше
говори! Плачь! Кляни!.. Легче станет.
     - Слова схлынули... слезы высохли, как озеро, ушедшее в землю. И клясть
некого...  все,  все умерли...  сгинули...  растворились... Как после такого
можно жит