ь мне беспощадно врагов султана славных султанов!
     Толпы замерли,  сразу стало тихо,  будто кто-то  арапником,  как  отару
овец,  согнал  с  площади сонм  звуков.  Даже  стража вложила звонкие гадары
обратно в ножны.
     Тени двух бунчуков легли на  желтые плиты возле Саакадзе.  Став на одно
колено, он обнажил меч и протянул его муфти.
     Польщенный глава духовенства дотронулся до клинка и молитвенно произнес
изречение из суры корана "Запрет":
     - "О пророк!  Веди войну с  неверными и лицемерными и будь к ним строг.
Геенна станет местом пребывания для  них!"  -  И  обратился к  суре "Порядок
битвы":  -  "Сражайтесь на пути божьем,  жертвуйте имуществом своим и  своею
личностью!  О  воины божьи!  О  верующие!  Имейте терпение!  Будьте тверды и
бойтесь аллаха! И вы будете счастливы!"
     Точно в экстазе,  "барсы" мгновенно спешились и, приложив руки к груди,
низко поклонились муфти. Одобрительный гул пронесся над площадью:
     - Ур-да-башина! Ур-да-башина!!!
     - Моурав-паша, яшасун!
     - Алла!
     И уже многие фанатики,  падая на колени, кланялись муфти, вздымали руки
к небу и восклицали:
     - Нет аллаха, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его!
     Вардан Мудрый приподнялся на носки -  так лучше просматривалась площадь
Рождения надежд.  Приложив ладонь к  покрасневшему уху,  он прислушался,  но
смог  разобрать лишь  отдельные слова Моурави,  проникновенно благодарившего
муфти за напутствие.
     Отыскав грузинскую группу, Вардан с гордостью подумал: "Госпожу Русудан
можно узнать даже под чадрой, ибо нет подобного благородства ни у кого..."
     Отъехав довольно далеко, Хозрев-паша в бешенстве воскликнул:
     - Шайтан!  Если ты один,  почему шутишь, как сто? Разве я оглох, что не
слышу стука копыт коня, несущего гяура, униженного мной?
     Он хотел оглянуться,  ко правила проезда верховного везира не допускали
этого, к тому же он опасался насмешек тех, кто следовал за ним. Остановиться
тоже было не по высокому сану, оставалось скоростью перекрыть глупость, и он
нещадно хлестал коня, словно не замечал, что оторвался от основного войска и
скачет  впереди своей  свиты,  телохранителей,  пажей  и  всадников с  пятью
бунчуками.
     Пыль понемногу улеглась.  Георгий Саакадзе,  а  за  ним "барсы" еще раз
поклонились муфти,  лихо  вскочили на  коней  и,  провожаемые одобрительными
взглядами главы духовенства и мулл, не спеша тронулись через Атмейдан.
     Восторженные  возгласы   и   пожелания   тысяч   стамбульцев   вызывали
удовольствие у высших военачальников,  влиятельных придворных пашей, знатных
эфенди.
     Перешли на рысь.
     Забили   даулы.   Барабанщики  на   конях,   покрытых  красным  сукном,
присоединили к  мелкой дроби более внушительную.  Их громы слились с  медным
звоном  тарелок  -  цил  и  раскатами  труб  -  бори.  Это  была  музыка  не
удовольствия, а устрашения!

     Де    Сези   судорожно   сжимал   эфес   шпаги,    стараясь   сохранить
непринужденность манер и беспечность придворного. Это графу удавалось плохо,
он  кусал губы,  и  взгляд его  резко скошенных глаз  отражал высшую степень
волнения,  граничащего со  страхом.  Перед  глазами разворачивалась картина,
немыслимая по  своему  сюжету:  в  первый  же  час  похода  верховный  везир
оторвался от  войск,  знаменуя этим  свою полную беспомощность в  управлении
конницей,  артиллерией и пехотой. Нет, не гром турецких барабанов встревожил
де Сези,  а звуки гобоев,  как бы доносящиеся из глубин Франции. Их минорное
звучание  напоминало  о  воздушном  замке  грез,   растворяющихся  во  мраке
действительности.  Опускался занавес,  похожий на  красную мантию кардинала,
гасли свечи, золотые монеты превращались в угольки, игра подходила к концу.
     "Нет,  дьявол  побери!  -  звякнул  шпорами  граф,  овладевая собою.  -
"Комета" вновь  озаряет небосклон политики.  Король  червей  -  нет,  король
червяков!  -  впереди пикового валета?  Отлично!  Ба!  У него хватит времени
подготовить плаху,  окропив ее духами и прикрыв ковриком.  Надо только дамой
треф  беспрестанно разжигать в  душе  этого  короля червяков самое низменное
чувство - зависть. Поздравляю вас, Серый аббат! Кардинал Ришелье, выслушивая
ваш доклад,  будет довольно гладить пятнистую кошку,  развалившуюся на делах
королевства.  Мадам де Нонанкур с  благодарностью вспомнит о графе де Сези и
захочет вернуться к галантным поцелуям. "Да здравствует Фортуна!" - вскрикну
я, возвращаясь в Париж. Итак, к оружию! Игра продолжается!"
     Надвинув шляпу с  перьями на  лоб,  де Сези с  насмешливой улыбкой стал
следить за  полководцем,  увлекающим за  собой два  султанских бунчука.  Они
развевались, как хвосты коней славы, опьяняющей и призрачной.
     Саакадзе,   чуть  привстав  на  стременах,  послал  прощальный  поцелуй
Русудан, Хорешани, Дареджан и Иораму. Их лица промелькнули в зыбком воздухе,
оставив в  сердце ощущение какой-то  еще не осознанной боли.  Он видел,  как
обернулся на  миг  Автандил,  приложив  пальцы  к  губам.  Кому  посылал  он
последний поцелуй:  сгинувшей мечте или возродившейся надежде? Потом он, сам
не  зная  почему,  заметил  собаку,  ковылявшую на  трех  ногах  и  отчаянно
визжавшую.  За  углом два носильщика нелепо топтались на месте с  лестницей,
лишенные  возможности  из-за   давки  перейти  улицу.