за конем
Хозрев-паши.
     Появились  рослые  всадники,  придерживая афганские  литавры  -  медные
диски, обтянутые крашеной кожей. Литаврщики торжественно оповестили о выезде
верховного везира.  В  ослепительном тюрбане Хозрев-паша  казался минаретом,
так боялся он сделать хоть одно лишнее движение, зато конь его, изогнув шею,
танцевал   под   всадником,   и   переливались  камни   драгоценного  убора.
Многочисленная нарядная свита окружала правителя дел Оттоманской империи. За
ним неотступно следовали знаменосцы,  гордо вздымая пять бунчуков. Они могли
склониться лишь перед семью бунчуками самого султана.
     Хозрев упивался своим величием,  не  подозревая,  что,  увы,  оно  было
мнимым.  На сухих тонких губах он еще ощущал поцелуй Фатимы,  награду за его
победу над Моурав-беком.  Он, верховный везир, открывал шествие войск, и чем
еще  были  пять бунчуков,  если не  хвостами райских коней,  влекущих его  к
славе!  Проезжая мимо муфти, Хозрев с достоинством приложил руку к устам, ко
лбу и сердцу:
     - Аллах один, он милосерд! Хвала!
     Муфти, потопив в бороде довольную улыбку, вскинул руки к небу:
     - Неверные не будут победителями: им не ослабить могущество аллаха!..
     Глава духовенства еще говорил,  но  Хозрев-паша уже его не  слышал:  он
невольно обернулся на  раскатистый грохот  барабанов и  воинственные раскаты
труб. Что это?! Ай-яй, он не верил своим глазам.
     Джамбаз  шарахнулся,  протестующе заржал.  Георгий  Саакадзе  удивленно
опустил руку на шелковистую гриву и вдруг перестал видеть Атмейдан.
     Из  зеленой мглы яворов,  прямо на  него надвигалась бронзовая колонна,
обвитая свившимися змеями.
     Чешуйчатая пыль  сверкнула на  его  боевых доспехах,  на  перьях черной
цапли  и  страуса,  вздрогнувших над  шлемом.  Полководец властно  сдерживал
горячившегося  Джамбаза,   блиставшего  в   уборе  старого  Джамбаза  времен
багдадского похода.
     И  как  раз  в  этот  миг  султан в  мечети Ахмеджа,  скрытый священной
занавесью,  через круглое окно пытливо вглядывался в Атмейдан. "Но что это?!
О аллах! Не мираж ли?!"
     На Египетском обелиске, розовым острием сиенитского гранита упиравшемся
в константинопольское небо, возник Феодосий I, покоритель и ниспровергатель.
Император,  под  упоительные звуки древней лиры,  двойной лидийской флейты и
семизвучной флейты Пана, протягивал, не ему ли, "падишаху вселенной"?, венок
победителя.
     И   Мурад  IV  сладостно  ощутил  в   своей  руке  византийские  лавры,
благоухающие и божественно возвышающие над странами и морями.
     "Аллах милостив!!  -  восхитился султан. - Этот венок, недосягаемый для
шаха  Аббаса,   протянет  ему,   Мураду  IV,   ставленнику  пророка,   после
Анатолийского похода коленопреклоненный Георгий Саакадзе".
     "Нет!  Он,  Хозрев-паша, не допустит несправедливости. Ее и так, ай-яй,
много  на  земле!  Одним  -  раскаленный песок,  другим  -  оазис.  Вон,  на
Атмейдане,  Золотая колонна.  Одним,  ай-яй,  мелодичный звон,  другим - яд.
Некогда крестоносцы-разбойники содрали с Золотой колонны листы. Анатолийский
поход принесет ему,  верховному везиру, новые листы из чистого золота. И он,
во  славу  аллаха,   начертав  на  них  слова  справедливости:   "Ай-яй,  да
здравствует Хозрев!", украсит золотыми листами стены своего гарема.
     Впереди Моурави,  как  полагалось,  выступала конница:  четыре ряда  по
девяти  всадников  в  каждом,  включая  начальников и  значконосцев.  Позади
следовали "барсы" в грозных доспехах, обвешанные редкостным оружием.
     Непосредственно за "барсами" ехал имброгол - конюший, - а за ним конюхи
вели  пять  коней под  голубыми чепраками,  окаймленными золотым шнуром.  За
запасными скакунами Моурави два всадника вздымали султанские бунчуки.
     Хозрев-паша протер глаза,  но видение не исчезло.  Напротив,  появление
султанских бунчуков вызвало небывалое оживление на площади. Раздались боевые
выкрики:
     - Ур-да-башина! Ур-да-башина!!!
     - Моурав-паша, яшасун!
     - Алла!
     Хозрев-паша  ничего  не  видел:  ни  Эрасти,  вздымавшего за  бунчуками
славное  знамя  -  на  голубом  атласе  золотой  барс  потрясает копьем,  ни
бубенщиков,  ни трубачей,  ни литаврщиков,  следующих в порядке,  означающем
проезд двухбунчужного паши,  ни  две  линии пеших,  называемых тусекджи,  по
двенадцать в каждой,  ни шести конных чаушей,  расположенных между ними,  ни
шести пеших джоардаров - капитанов, ни идущих позади шестерых стремянных, ни
двадцати пажей-оруженосцев.  Хозрев-паша вглядывался до рези в глазах лишь в
два бунчука султана. Кто же выводил турецкое войско на войну?! Он, верховный
везир, или же ненавистный ему Моурав-бек?!
     Смерив Саакадзе презрительным взглядом, Хозрев-паша поднял плеть, давая
сигнал продолжать движение.  Хлестнув коня,  он помчался вперед,  увлекая за
собой свиту и  пять бунчуков.  Он  предвкушал,  как  разъярится Непобедимый,
захлестнутый взметнувшейся пылью, и злорадствовал, испытывая такую сладость,
будто с головой погрузился в шербет.
     Но,  поравнявшись с  помостом,  Саакадзе неожиданно круто  осадил коня,
спешился и направился к муфти.  Приложив руку ко лбу,  устам и сердцу,  он с
предельной почтительностью поклонился:
     - Хвала тебе, муфти, возвещающий правоверным волю аллаха! Молю, приложи
руку к мечу, дабы рази