рервал оружейника:
     - Ага-мастер,  наведи мне на кличке два слова: "За Даутбека!" - и вложи
этот клинок в простые черные ножны...
     Именно в  этот час Дато прощался с Осман-пашою.  Вероятно,  беседа была
значительной,  ибо говорили полушепотом и  Дато то и дело ошибался,  величая
пашу верховным везиром,  и даже как бы невзначай попросил "тень Мухаммеда на
земле",  Османа  великого,  верить  в  дружбу  Моурави и  самому  не  лишать
покровительства грузин,  ибо  здесь возле султана остаются ядовитые змеи;  и
надо помнить, что "царствуют не цари, а времена".
     Многозначительно улыбнувшись,  паша просил передать Моурави,  правителю
грузинских царств,  что  их  вечная  дружба  и  крепкий  военный союз  будут
сверкать, как звезда на очищенном от мутных туч небе.
     Дато  возвращался довольный,  нельзя оставлять султана лишь с  врагами:
неизвестно,  что  могут  они  нашептать падишаху,  благосклонному к  Георгию
Саакадзе.  "Осману  выгодно  поддерживать нас,  -  размышлял Дато,  -  и  он
неустанно будет  следить,  чтобы  свора Хозрева не  помешала Георгию победно
закончить войну с  Ираном и  так же  победно возвратиться в  Картли,  откуда
Великий Моурави начнет воздвигать турецкий трон для Осман-паши.  Уверен,  не
одними тронами придется заняться Георгию", - так заключил свои мысли Дато.
     Накануне выступления войск целый день  до  темноты вереницей двигались,
под охраной всадников,  крытые повозки (в  каждую были запряжены три лошади:
одна  впереди,  две  позади)  с  войсковыми  грузами  -  боевыми  припасами,
провиантом и фуражом.  Порох в бочонках, полотнища для шатров, спрессованный
саман,  вьюки с  запасной одеждой,  разобранные осадные лестницы потащили на
себе  и  одногорбые верблюды.  Весь  многообразный груз  был  необходим  для
преодоления необозримых просторов Анатолии. А позади обозов тянулась сакка -
отряд водоносцев, затянутых в черную кожу. Они на лошадях везли в мехах воду
для питья и отдельно - для омовения в походах перед молитвой.
     Пыль,  поднятая обозами,  едва улеглась к рассвету. Почти первым явился
на  площадь  Атмейдан  Вардан  Мудрый.   Вчера  на  прощальном  пиру,  когда
светильники уже  гасили,  Моурави наставлял его,  как  лучше перевезти семью
Саакадзе в  Эрзерум,  после того как из  крепости будет выбит восставший там
паша.  Всех  слуг  и  даже  оруженосцев Моурави оставлял Русудан,  дабы она,
Хорешани и Дареджан жили в окружении грузин,  - ведь Иорам хоть и остается с
матерью,  но  еще юн для защиты близких.  Толковали и  о  переброске товара,
купленного на монеты Эракле.  Среди домашнего имущества,  которое погрузится
на  пятьдесят верблюдов,  этот  товар не  будет заметен.  О  многом еще  шел
разговор,  но главное -  о  возвращении Георгия Саакадзе в  Картли.  Об этом
должны  знать  амкары,   крестьяне,   купцы,   истосковавшиеся  по   времени
освежающего дождя,  но не должны знать князья, монахи и прислужники сатаны -
приспешники замков, торжествующие в сумерках картлийского царства.
     С   Варданом   посылал   Саакадзе  и   письменные  послания  владетелям
Мухран-батони,  Ксанским Эристави и  Шадиману Бараташвили.  Не забыл он и  о
подарке   верным   азнаурам   Квливидзе   и   Нодару.   Коснулись   вопроса,
животрепещущего для  Вардана:  как восстановить ему свое положение мелика на
тбилисском майдане. Сам он, Вардан, уже прикинул в уме так: наверно, немалые
дары преподнесут ему князья,  сторонники "барса",  потрясающего копьем. Ведь
он,  Вардан,  может считать себя близким дому Моурави:  кому,  как  не  ему,
Георгий Саакадзе доверил свою семью?
     Удары даулов - небольших барабанов - прервали мысли Вардана. Он несмело
вступил на площадь Атмейдан.
     Из прозрачной полумглы выступили черные силуэты верблюдов с пушками. Не
успели  они  разойтись  по  улицам,  прилегающим  к  площади,  как  Атмейдан
заполнила волна необузданных коней. На высоких седлах восседали воинственные
сипахи в  чалмах из  белой  кисеи,  с  блестящими топорами,  пристроенными к
седлам.  Они гордо сжимали полосатые поводья. Проносились зеленые знамена, в
струях  шелка  колебался полумесяц,  словно влекомый вперед неведомой силой,
звякали пики с разноцветными значками, создавая иллюзию разноцветных птичьих
стай в полете. Колонна казалась бесконечной.
     Напрасно   стража,   вооруженная  гадарами,   силилась  сдержать  толпы
любопытных. Наседая друг на друга, стамбульцы заполнили все крыши, фахверки,
все щели, даже деревья осаждались мальчишками, с остервенением отбивавшимися
ногами  и  руками  от  покусителей  на  ветви,   уже  оседланные  ими.  Гул,
прокатывавшийся по площади,  мог бы соперничать с  шумом прибоя,  но морские
воды притаились в берегах, - словно смирились перед величием войск.
     Вновь гулко забили даулы,  повторяя весенний гром. На помост, обтянутый
розовым шелком,  цветом напоминающим зарю,  вступил муфти, окруженный толпою
мулл.  Отсюда он  пошлет ортам  янычар и  корпусу сипахов напутствие аллаха.
Возле помоста гарцевали в богатых одеяниях знатные паши - советники султана,
придворные Сераля,  начальники дворцовых стрелков,  вторые и  третьи везиры,
судьи и  казначеи и  еще многие другие,  представляющие официальный Стамбул.
Среди  этой  пышной  кавалькады выделялся роскошью наряда Фома  Кантакузин с
бледной улыбкой на неподвижном лице.
     Рядом на  разукрашенном возвышении находился де Сези.  Кипя злобой,  он
решил насладиться унижением Моурав-бека,  которому суждено тащитьс