нимал. Тогда Саакадзе решил изменить тактику:
     - Говорят,  в  Русии есть изречение:  "Пей,  да дело разумей!".  Да,  о
многом приходится задумываться.
     - Мой   друг   и   брат   Георгий,   зачем   задумываться  тому,   кому
покровительствует Ариадна.  В твою десницу вложила она путеводную нить, и ты
не станешь жертвой лабиринта лжи и коварства.
     - Мой  господин  Эракле,  коварства  следует  устрашаться  не  в  самом
лабиринте,  а  когда  выходишь из  него.  -  И  вновь обворожительная улыбка
заиграла на губах Кантакузина.
     - Остродумающий Фома,  не значат ли твои слова, что весь мир состоит из
лабиринта и выхода из него нет?
     - Не совсем так, мой сострадательный Эракле. Нет положения, из которого
нельзя было бы выйти, нужно только знать, в какую дверь угодить.
     - Кажется,  господин дипломат,  твою  мысль  предвосхитил Саади:  "Хотя
горести и  предопределены судьбой,  но  следует обходить двери,  откуда  они
выходят".
     - И ты, Моурави, обходишь?
     - Нет, я врываюсь в такую дверь.
     - Как обреченный?
     - Как буря!
     Кантакузин просиял... или хотел казаться довольным. Он предложил выпить
две чаши за Непобедимого.
     "Лед  сломан,  -  решил Саакадзе,  -  теперь надо уподобиться кузнецу и
ковать, пока горячо".
     - Уважаемый Фома Кантакузин,  самое ценное на земле -  человек.  О  нем
забота церкови и цесарей. Несомненно, отцы святой веры это подтвердят.
     - Блажен тот муж, - протянул довольный епископ, - кто в защиту человека
обнажает меч свой.
     - В защиту?  -  засмеялся Папуна.  -  Ты,  отец епископ,  о человеке не
беспокойся, он всегда сам найдет, чем другого убить.
     Над этим стоило поразмыслить или во  вкусе века посмеяться.  Но епископ
счел  нужным  напомнить  заповедь:  "Не  убий".  Тогда  Папуна  счел  нужным
напомнить о гласе вопиющего в пустыне. Может, спор и затянулся бы, но Матарс
вдруг сжал кулаки:
     - Самое  мерзкое  -  пасть  от  руки  палача!  Вот  на  галере  недавно
надсмотрщик нож всадил в бедного пленника! А нашего побратима Вавилу Бурсака
не истязают на катарге? Кто же защитит казака? Кто вызволит его из гроба?
     - Как кто? - искренне поразился Гиви. - Церковь защитит! Назло черту!
     - Гиви! Полтора граната тебе в рот! Не вмешивайся в темное дело.
     - Только полтора?! А кто помог нам гнать персов?
     - Персов?  -  заинтересовался Фома. - Не этот ли казак? А кто еще был с
ним?
     Одобряя  своих  "барсов",  Саакадзе с  нарочитой суровостью взглянул на
Гиви и,  словно вынужденный,  рассказал о  казаках,  пришедших самовольно на
помощь картлийцам,  об отваге атамана Вавилы Бурсака и о большом влиянии его
на воинственных казаков.
     Кантакузин слушал внимательно и что-то обдумывал.
     Угадывая желание Саакадзе,  Эракле  сейчас же  после  трапезы пригласил
гостей в большой зал послушать его Ахилла, певца старинных песен Греции. Это
он,  Эракле,  сам выучил своего любимца.  Не  успели отцы церкови и  "барсы"
удобно  расположиться на  мягких сиденьях,  как  слуги  внесли на  золоченых
подносах редкие сладости,  померанцы и мальвазию - "нектар богов". Разлив по
маленьким чашкам черный кофе и наполнив стеклянные кубки благоуханным вином,
они бесшумно удалились.
     Ахилл бросил горящий взгляд на  собравшихся,  откинул рукава майнотской
куртки, длинными пальцами коснулся струн кифары и запел грустно, вполголоса:

                Моря Эгейского дочь,
                Свет Ионийского моря,
                Гнала ты некогда прочь
                Тучи и бедствий и горя.

                Греция! Всплеск красоты!
                Горы! Морские дороги!
                Выше твоей высоты
                Жили лишь мудрые боги.

                Славил тебя Аполлон,
                Марса венчала награда,
                Возле коринфских колонн
                Пенился сок винограда.

                Греция! Солнцем палим
                Путь твой к величию духа...
                Но обезлюдел Олимп,
                Плачет над пеплом старуха.

                Где твоей юности цвет?
                Гордые лавры столетий?
                Слышится только в ответ
                Свист обжигающей плети.

                Скрылся крылатый Пегас,
                Выцвели звездные дали.
                Эллинский факел погас,
                Девы его отрыдали.

     Слушали "барсы" и  задумчиво проводили по усам.  Песня скорбящей Греции
отозвалась в  их  сердцах,  и  словно показался перед ними берег дальний,  и
доносился иной напев.  А  молодой Ахилл тряхнул головой,  призывно ударил по
струнам и полным голосом запел:

                Эван! Эвоэ! Забудьте слезы!
                Не надо песен печальных дев!
                Пусть Вакх смеется, где зреют лозы.
                Роскошный мех козла надев.

                Пляши, гречанка, под звон кифары!
                Ты не рабыня! Жив Геликон!
                Твоих собратьев взоры яры!
                За око - око! Вот наш закон!

                Гоните стадо дней бесправных!
                Неволя вольным, как ночь тесна!
                Пусть красота венчает равных!
                Эван! Эвоэ! Для нас весна!

     Саакадз