скажу:  благоговей перед
властелином,  но не жалей и для себя вина, ибо сказано: служба царям подобна
морскому путешествию - и прибыльна и опасна.
     - Не сказал ли,  дорогой Папуна,  твой мудрец,  - усмехнулся Моурави, -
что сокровища ищут в морских глубинах, а спасение - на берегах?
     Кантакузин  пристально  посмотрел  на   Саакадзе   и   с   расстановкой
проговорил:
     - Можно  спастись и  в  кипучем океане,  для  этого следует уподобиться
эфедрам. Вероятно, никто из застольников не знает, что такое эфедр?
     - Могу,  уважаемый  посол,  помочь  тебе  просветить  несведущих гостей
дорогого Эракле, - предложил Саакадзе.
     - А что это? Дерево или осел? - заинтересовался Гиви.
     - Мои "барсы",  эфедр -  это подсаживающий. В минувшие века в Греции во
всех состязаниях двоих на силу и ловкость участвовал третий, носивший звание
эфедра.  Он выжидал поражения одного и  вступал в  бой с победителем и почти
всегда превращал выдохнувшегося победителя в недышащего побежденного.
     - О уважаемый Моурав-бек, откуда ты знаешь наш древний обычай?
     - Господин  мой  Фома  Кантакузин,  кто  хочет  быть  достойным  звания
полководца,  должен знать обычаи тех,  с  кем намерен дружить и с кем должен
враждовать.  В  моем деле на  Базалетском озере сам царь Теймураз уподобился
эфедру... Так вот, я хорошо знаю, что такое подсаживающий...
     - А раз знаешь,  Моурав-бек,  надейся не столько на победы своего меча,
сколько на  ловкость своего ума.  -  Глаза Кантакузина стали походить на две
щелочки.  -  Непобедимого может превратить в побежденного не только царь, но
даже ничтожный хитрец и  завистник.  -  Он  слегка подался вперед и  как  бы
застыл с обворожительной улыбкой.
     - Как понять,  -  запротестовал Папуна,  стуча рогом по кувшину,  - что
такая щедрая приправа к яствам не запивается вином?
     Под звон чаши смеха Саакадзе обдумывал:  "Что это, предупреждение друга
или угроза врага? Следует удвоить с ним осторожность".
     А Папуна,  незаметно косясь на Саакадзе,  продолжал, по выражению Дато,
раздувать меха веселья:
     - Э-э, друзья, пейте без устали! Пока не поздно! Аба, Дато, твое слово!
     Взяв чонгури, Дато запел:

                Все преходяще на свете!
                Сладость мгновение и горечь,
                Зной аравийский и ветер,
                Шум человеческих сборищ,

                Злая печаль одиноких,
                Нега безумства влюбленных,
                Огненный блеск чернооких.
                Страстью любви опаленных.

                - Выпьем! Выпьем за красавиц!
                Под звон чаш Дато продолжал:

                Пляска красавицы гибкой,
                Влага в глубинах колодца,
                Стих, и крылатый и зыбкий,
                Слава меча полководца.

                Путь в никуда быстролетный,
                Отдых в оазисе мира,
                Нищего стон заболотный,
                Золото счастья эмира.

                Правду открыло нам зелье,
                Вымыслом кто не пленится?
                Пейте! Ловите веселья
                Неуловимую птицу!

     - Пьем! От нас не улетит!
     - Такое напоминание справедливо запить тунгой вина.
     - Наконец изворотливый Дато один раз истину изрек!
     - Э-э,  Гиви!  Когда помудрел?  Если  -  завтра,  то  вспомни изречение
Папуна: "Лучше иметь умного врага, чем глупого друга".
     Гиви вскочил,  ища оружие,  выхватил из-за  пояса кривой нож,  вонзил в
яблоко, увенчивающее пирамиду фруктов, и преподнес его опешившему Дато.
     - Закуси,  дорогой,  а  если не  хочешь,  то  вспомни изречение Папуна:
"Голодная собака даже хозяина укусит".
     Внезапно Гиви остыл, ибо от хохота "барсов" звенела посуда. Смеялись, к
удовольствию Саакадзе,  и  Кантакузин,  и  духовенство,  деликатно  улыбался
Эракле.
     "Вот,  -  думал Саакадзе,  -  я на Папуна надеялся, а совсем неожиданно
бесхитростный Гиви продолбил слоновую кожу султанского умника".
     Папуна,  опорожнив глубокую вазу, наполнил ее вином до краев и приказал
Гиви смочить язык, ибо гнездо неуловимой птицы веселья на фарфоровом дне.
     Но  Гиви,  залпом  осушив вазу,  шепнул по-грузински,  что  на  дне  он
обнаружил лишь фарфоровый кукиш,  и  громко на  ломаном греческом возвестил,
что он  клянется выпить снова этот маленький сосуд за  патриарха вселенского
Кирилла Лукариса.
     Виночерпий от изумления чуть не выронил кувшин.  Епископ одобрил кивком
головы. А Кантакузин побожился, что даже на Руси не видел такого выпивалу.
     Упоминание о Русии навело Саакадзе на расспросы, но Кантакузин будто не
п