олепетал:
     - Господин, такое со мною еще не случалось.
     - Ничего,  мой Вардан,  ко всему надо привыкать,  смысл жизни в  вечном
познании.
     Все было обычно -  та же сутолока на прилегающих к базару улицах, та же
давка на мосту,  те же вопли нищих,  и едкая пыль, и зловонный запах гниющей
рыбы,  и  аромат  жареной баранины,  щекочущий ноздри,  и  высохшие дервиши,
кружащиеся и подпрыгивающие.
     Все было обычно. Но Вардану не хватало воздуха, не хватало спокойствия.
Из-под  ног  его,  как коврик,  будто выдернули землю,  будто бросало его от
борта к  берегу на палубе фелюги в  часы жесточайшей бури.  И  все это не от
ужаса,  а от веселья. Как одержимый дервиш, кружась и приплясывая, мчался он
к  Мозаичному дворцу.  Но,  может,  он уже спешит на праздник в  Мцхета?  Не
иначе,  как так!  Недаром, лаская взор, празднично разодетые в бархат и шелк
грузинки  бьют  в  дайра,  плывут  в  лекури,  и  легкий  ветерок  развевает
прозрачные лечаки.  А вот несутся в пляске с боевыми выкриками воины. Говор,
шум.  "Как?  Почему веселятся? Откуда ты, странник? Разве не знаешь - у стен
Мцхетского храма празднуют победу Великого Моурави над  Ираном,  а  заодно и
над  князьями".   Рассуждая  так,  Вардан  осознал  источник  восторга,  его
охватившего.  Не кто иной,  как он,  купец,  способствует святому делу,  ибо
оружие довезет и спрячет не далее,  чем в пяти аршинах от изголовья.  Вардан
ликовал и  сам  восхитился своей щедростью,  сунув нищенке мелкую монету,  -
пусть тоже радуется, ведь он идет не куда-нибудь, а в дом Георгия Саакадзе.


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

     - Буйволиная ступня!  -  негодующе вскрикнул Матарс и отодвинул от себя
сочный шашлык из  молодого козлика.  Такое с  ним случилось в  первый раз за
долгие годы его жизни. Принять наслаждение за издевательство! Надо признать,
что неудовольствие "барса" вызвал все же не подвыпивший повар,  -  напротив,
он был слишком трезв, ибо полил печеные яблоки вином вместо меда.
     Причиной всему  был  Стамбул,  вместе  со  своими  фонтанами и  лужами,
кипарисами  и   железными  колами,   минаретами  и  базарами,   хрустальными
светильниками и  одичалыми псами,  ибо он вместо того,  чтобы провалиться от
стыда сквозь землю или море, продолжал терпеть в своих стенах такого злодея,
как  ага  Муртеза.   Этот  начальник  невольников,  страдавших  на  галерах,
отказался даже  за  большой кисет с  золотыми монетами устроить побег Вавиле
Бурсаку. Правда, жестокий ага вздыхал и жадно поглядывал на кисет, предлагая
другого раба,  не  одного -  двух,  но  тут  же  клялся,  что  без повеления
капудан-паши не смеет не только выдать силача казака,  именно этого атамана,
причинившего немало бед туркам,  но и кормить его лучше,  чем других,  а это
значит - почти совсем не кормить.
     При таком признании Матарс так зарычал, что Муртеза отшатнулся от него.
Конечно,  ага  мог и  прикрикнуть и  попросить удалиться опасного просителя,
но... о, эта черная повязка на глазу! Машаллах, разве не с поля битвы "барс"
вернулся с  черной повязкой?  И  разве с этого часа он не обладает волшебным
свойством платить несчастьем за оскорбления?
     "Слава аллаху,  только глаза не хватает, - суеверно поежился Муртеза, -
а если бы еще руки или ноги?!  Не заставило бы это меня,  Муртезу,  передать
головорезу в целости корзину с едой и одеждой?  Видит пророк,  заставило бы.
О,  как несправедлива судьба! Она послала мне вместо уцелевшего - безглазого
и  вдобавок хитрейшего.  Поэтому пришлось изъять в свою пользу лишь половину
еды  и  даже  оставить  невольнику из  трех  одну  рубаху  и  шаровары,  ибо
безглазый,  пока не  получил ответа от казака,  не отдал обещанного кольца с
бирюзой.  Ответа!  Шайтан  свидетель,  пустой  ответ  на  пустой вопрос!  Но
безглазый через меня приказал казаку раньше надеть чистую рубаху и шаровары,
потом  отведать  каплуна,  лежащего на  дне  корзины,  лаваш,  развалившийся
посередине,  и виноградный сок из кувшина,  стоявшего на самом верху.  Потом
велел сказать,  что если корзина напомнит ему,  атаману Вавиле, пороховницу,
то возле "барсов" и та пищаль,  которой он любовался под Терками. Казак даже
четверть песочных часов  не  подумал,  неучтиво,  подобно собаке,  опорожнил
полкувшина,  потом схватив каплуна,  тут  же  покончил с  ним и  стал искать
другого, благоразумно вынутого моим слугой вместе с бараньей ляжкой и гусем.
Затем казак выгреб пирог с  сыром и проглотил не разжевывая.  Еще подавится,
машаллах,  а кто отвечает за жизнь невольника?  Пришлось опустить на затылок
огромный кулак. У другого, может быть, и треснул бы хрящ, а этот, проклятый,
лишь крякнул и изрек чисто по-турецки: "Передай: чую!" Пес, гяур! Пырты! Что
чует? Бич! А одноглазый, услыхав: "чую!", рассмеялся и подарил мне, о аллах,
две пары!"
     Не дарить монеты аге Муртезе,  а  двинуть его клинком хотелось Матарсу.
Возвращаясь в Мозаичный дворец, он рычал:
     - Ослиное копыто!  Чтоб  черт горло ему  отлудил!  Половину еды  украл!
Одежду!
     - Если с луны не свалился, - пожал плечами Пануш, - чему удивляешься? В
Стамбуле   свой   закон.   Поблагодари,   что   лишь   наполовину  опустошил
"пороховницу"!  Эх,  бедный наш ве