.  Арабские примочки не помогли.  Он
чувствовал себя в положении осла,  который отправился искать себе рога,  а у
него отрезали уши. Пришлось прибегнуть к помощи Фатимы.
     Надев лучшие украшения,  она  немедля отправилась в  Сераль.  Окна были
открыты,  и  в  розовом  тумане  виднелись Принцевы  острова.  Фатиму  более
устраивал мрак грозовой тучи.  Слезы ненависти она выдала за слезы отчаяния.
Султан не  был удивлен,  он знал,  что Фатима не преминет вступить в  бой за
"полумесяц на Вену".  Но ее доводы на сей раз убеждали.  В  случае нашествия
разнузданных крестоносцев трон Османа подвергся бы страшной опасности. Через
труп императора Константина турки ринулись в Константинополь. Разве не могли
через  труп  султана Мурада  гяуры  ворваться в  Стамбул?  Султан колебался.
Фатима поспешила набросить тень и  на Моурав-бека,  но,  видя неудовольствие
"убежища мира", торопливо добавила, что многое из того, о чем говорят, можно
причислить к клевете завистников.  А если бек-грузин и старается привлечь на
свою сторону янычар,  то ведь ему-то и вести их орты на войну.  И ничего нет
необычного в том, что Моурав-бек дарит огненным топчу монеты на кейф, а если
делает он это не открыто,  то потому,  очевидно,  чтобы не вызвать зависти у
пашей,  остающихся в Стамбуле.  Все же,  если слова сестры падишаха, любящей
его  больше  жизни,  значат  что-нибудь,  то  пусть  "средоточие  вселенной"
подумает,  не  лучше ли отправить Моурав-бека на войну с  угрожающими Турции
джиннами-крестоносцами?  Пусть любимец пророка Мурад выслушает преданных ему
пашей.  Потом,  как  бы  невзначай,  Фатима посоветовала не  восстанавливать
против себя и короля франков. Ведь от встречи султана с послом короля ничего
не может измениться,  если султан не пожелает. Но, аллах свидетель, разумнее
тайно допустить франка до своих глаз,  пламенных,  как солнце.  Зачем давать
повод пашам и  их гаремам к  лишним разговорам.  Чтобы отделаться от слишком
назойливой  сестры,  которую  он  с  детства  побаивался,  Мурад  обещал  ей
выслушать де Сези, а после еще раз - Диван.
     Из Сераля Фатима отправилась к Афендули.  Ей не особенно много пришлось
стараться.  Экспансивные гречанки сразу  очаровались любезностью и  красотой
принцессы и с восторгом приняли предложение прибыть к ней на кейф.
     Кажется,  с  этого  дня  завязалась дружба  между  Фатимой  и  Арсаной.
Какая-то,  еще не  совсем ясная,  мысль завладела Фатимой,  и  она,  льстя и
покровительствуя, незаметно все успешнее подчиняла Арсану своей воле.
     Напротив,   Магдана,   сколько  принцесса  ни  старалась,   отдав  долг
вежливости,  больше не ездила к ней,  Фатиме,  несмотря на усиленные уговоры
Арсаны.  Когда Магдана, удивленная настойчивостью Фатимы, спросила Хорешани,
что  ей  предпринять,  та  ответила:  "Если  сердце  не  лежит,  не  следует
принуждать себя".  И  Магдана  холодно оборвала Арсану,  пытавшуюся насильно
увести ее: "Сердце не лежит, и больше не утруждай себя просьбами".

     Встреча с де Сези,  увертливым,  как серна,  и настойчивым, как осенний
дождик,  сделала  султана  рассеянным на  несколько дней,  и  он  решительно
отложил прием,  обещанный им Георгию Саакадзе,  стремившемуся изложить новые
доводы в пользу начала похода до наступления полной весны.
     Султан,   осаждаемый   сторонниками  Хозрева,   в   большинстве   своем
подкупленными графом де  Сези,  при содействии Клода Жермена,  хотел вызвать
Осман-пашу,  к  совету которого он  бы,  конечно,  прислушался,  но  чувство
неудобства удерживало его.  Если  дельный совет может дать  лишь  Осман,  то
почему  он,  султан,  низвел  его  до  положения  второго  везира,  а  этого
бесспорного наглеца Хозрева ради  Фатимы возвысил до  звания первого везира?
Вспомнил султан, как еще совсем юным противился он замужеству Фатимы, но она
дружила с сестрой Хозрева и, ослепленная подарками и поклонением родных его,
угрожала принять яд,  если ее не отдадут богатому и  знатному паше,  который
поклялся тридцать лет не брать вторую жену,  а  гарем иметь только для вида.
О,  этот  Хозрев уже  на  третий год  хотел  взять  вторую жену,  красивую и
знатную,  но, выслушав от Фатимы под музыку семи пощечин угрозу отрезать ему
нос и присоединить его к куче греческих носов у стены Эски-сераля,  а второй
жене  выколоть глаза,  тотчас вспомнил о  своем  обещании и  вновь  поклялся
оставшиеся двадцать восемь лет считать прелести Фатимы неповторимыми. К тому
же по характеру она вполне заменяла по меньшей мере пять жен.
     Вспомнив  о  неприятностях везира,  султан  повеселел и  в  третий  раз
выслушал Диван. А узнав, что у Хозрева пал любимый конь, стоивший паше кисет
золота, принял еще раз и де Сези. Но султан ни разу не дал аудиенцию Георгию
Саакадзе,  ибо боялся пойти на все, что пожелает Моурав-бек. О, еще бы, ведь
интерес полководца соответствовал интересу султана,  "средоточия вселенной",
запутавшегося, подобно глупой рыбе, в сетях везира и пашей.
     Все  же  султан пытался выбраться из  сетей  и,  к  досаде Хозрева,  не
оглашал свое решение. Не помогла и настойчивость французского посла. Теряясь
в догадках и тревожась,  де Сези,  почему-то кляня Саакадзе,  слал кардиналу
Ришелье отчаянные реляции и мольбу прислать побольше денег.
     Проклинал Георгия Саакадзе и  везир Хозрев,  подозревая,  что  упорство
султана вызвано тем, что ему неловко нарушить данное Моурав-беку слово