...
царь Теймураз изгнал Исма...
     Не дослушав, князья ринулись к балкону, где уже собрались не только все
князья,  но даже и княгини.  Среди придворных,  забыв свой сан,  бледный,  с
трясущимися руками,  -  царь Симон.  На него не обращали внимания, наперебой
засыпая вопросами всадников, заполнивших двор.
     Около двухсот арагвинцев на взмыленных конях,  запыленные, в изодранных
одеждах, некоторые с перевязанными головами, спешившись, хрипло просили хоть
глоток воды.
     Величаво войдя, Зураб зычно крикнул:
     - Дать вина!  И когда напьетесь,  пришлите наверх толковых дружинников,
пусть они расскажут.
     Забегали слуги. Нетерпение было так велико, что вино разливали по чашам
и подавали арагвинцам так,  как воду при тушении пожара. Но вот трое из них,
сопровождаемые оруженосцами,  направились к  балкону.  Перебивая друг друга,
несвязно,  перескакивая с  одного события на  другое,  без  конца и  начала,
рассказали они, как неожиданно ночью царь Теймураз, спустившись с тушинами с
гор,  напал на  Исмаил-хана,  как  яростно дрались тушины.  Сарбазов хоть  и
больше было,  но не успели на коней вскочить. Потом опомнились ханы, собрали
войско, но поздно, ибо хевсуры, наверно семьсот всадников, сзади напали.
     - От  скрежета  шашек,   господин,  ночь  стонала,  -  довольно  весело
проговорил молодой арагвинец, - мы едва одеться успели.
     - А  когда  оделись,  на  чьей  стороне дрались,  петушиные хвосты?!  -
выкрикнул Андукапар.
     - Князья?  Прошу  в  "оранжевый зал"!  -  поспешно  проговорил Шадиман,
опасаясь правды,  боясь столкновения между Андукапаром и Зурабом.  -  Выбери
других трех арагвинцев, чубукчи!
     - Здесь, господин.
     - Приведи троих, остальных пусть накормят.
     - Не время!  - возвысил голос Зураб. - Отправляйтесь в помещение, что у
ворот,  для арагвинцев.  Сколько бы  еще ни прибыло,  всех сосчитайте.  -  И
вдруг,  с ненавистью вспомнив о царе Орби,  заорал:  -  Почему, ишачьи дети,
сразу не отступили к Тбилиси? Кто позволил драться? Где остальные?
     - Светлый князь,  разве  наша  вина?  Давно  азнаур  Миха  просил  хана
отпустить нас обратно,  напрасно убеждал, что только сопровождали Иса-хана и
Хосро-мирзу.  Разве у собак магометан...  - арагвинец осекся, - разве у... у
ханов совесть есть?  Под разными предлогами задержал, потом делить нас стал:
пять сотен арагвинцев в  свою свиту зачислил,  три сотни одному хану отдал -
щедрый! - две сотни...
     - Где Миха?  Почему допустил?  Почему,  волчьи хвосты,  покорялись? Как
смел, сатана, за своих рабов мое войско считать?
     И  Цицишвили и  Липарит пытались спросить,  на  чьей  стороне сражались
арагвинцы,  но  Зураб так рассвирепел,  так осыпал бранью то арагвинцев,  то
Исмаила, что никто не смог вмешаться и хоть слово сказать.
     - Все убирайтесь из Метехи! Ни один чтобы здесь не оставался!
     Шадиман было запротестовал:  еще как следует не  расспросили.  Но Зураб
настоял - раньше княжеское совещание, а потом расспросы; главное известно.
     Когда у дверей "зала оранжевых птиц" выстроилась стража,  расставленная
молодым  Качибадзе,  и  князья  взволнованно  принялись  обсуждать  событие,
неожиданно вошел царь Симон, а с ним Гульшари. Шадиман обомлел: такое еще ни
одна царица себе не  позволяла.  Но  Симон,  очевидно,  науськанный сестрой,
выкрикнул:
     - Кто смеет в  час опасности,  грозящей моему царскому дому,  забывать,
что царь здесь я?
     - О какой опасности говоришь,  мой царь?  Если желаешь затруднять себя,
никто не  сможет противодействовать.  Но я,  везир,  доверенный шаха Аббаса,
считаю, что раньше князья все обсудят, потом царю доложат.
     - Теперь поздно считать, раз пожаловал. Совещайтесь при мне!
     - Сейчас  начнется  военный  разговор.  Может,  прекрасная Гульшари  не
пожелает скучать?
     - Тебя,  князь  Бараташвили,  лучше  озабочивали бы  веселые  нападения
Саакадзе на владения Биртвиси, а о моей скуке я сама позабочусь. Мы, царская
семья, пожелали сейчас вместе быть. Наш враг Теймураз...
     - Я  отказываюсь участвовать при  княгине в  Высшем совете!  -  прервал
Гульшари князь Джавахишвили;  как только он услышал о  победе Теймураза,  он
мучительно стал придумывать предлог, дабы ускакать с семьей в свой замок.
     Тревога охватила Шадимана,  он почти угадал намерение князя, - а за ним
ведь  могут многие увильнуть от  рискованного совещания.  Вот  почему обычно
сдержанный Шадимане, обращаясь к царю, повысил голос:
     - Царь Симон!  Приличествует ли одной княгине Гульшари, оставив гостей,
присутствовать здесь?  Если  находишь  такое  нужным,  тогда  разрешай  всем
княгиням пожаловать на царский совет.
     Гульшари,  гневно сверкая глазами, готова была приколоть Андукапара, но
он тоже почувствовал опасность бегства князей из Метехи и резко сказал:
     - Прошу  тебя,  достойная и  благородная княгиня Гульшари,  вернуться в
свои покои. Княгини не должны скучать в царском замке.
     "И  это -  витязи!  -  презрительным взглядом обвела Гульшари сумрачных
князей.   -   Ни  один  не  способен  преклонить  колено  перед  царственной
красавицей,  обвить  свой  меч  лентами  ее  цветов,  вызвать оскорбителя на
поединок! О нет, не нужна мне свита из мокрых воробьев!" И, надменно откинув
кружевную вуаль, Гульшари величественно покинула зал, не отвечая на поклоны.
     Наступила тягостная пауза.  Никто не решался заговорить первым:  многие
боялись выдать охватившую их радость; другие беспокоились, как бы не попасть
в  подземелье за...  за  измену  царю  Симону.  Цицишвили пытливо смотрел на
Мирвана.  Стали поглядывать на него и  другие.  Мирван,  наконец,  сдался на
немую просьбу князей.
     - Ну  что  же,  князья,  мы  здесь одни,  будем откровенны:  радоваться
должны, что грузинский ц