заставляя  вздрагивать и  при  полной
тишине. "Что это, неумолимая судьба? Или на ее весах перевесила чаша потерь?
Кого я потерял?  Ааа!..  Сефи... Лелу... лучшую из лучших! Где же, Фирдоуси,
твои  мудрые  советы?  Где  холод  созерцания?  Но  да  будут  благословенны
двенадцать имамов,  давших мне,  шаху Аббасу,  силу скрыть даже от ближайших
советников непреклонно темнеющие мысли".


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     Белый колчан изображал дни,  черный -  ночи.  Хмурясь, Зураб пересчитал
стрелы в обоих.  Их была во сто крат больше,  чем он предполагал.  Притопнув
ногой,  резко  вложил в  белый  колчан еще  стрелу:  ведь  днем  новый гонец
отправлен им в Тушети, вернее - в пасть сатане.
     Кончится ли  эта чехарда с  гонцами?  Когда он  снаряжал первого,  то в
самом благодушном настроении назвал его оленем.  Гонец представлял Арагвское
княжество,  блистал парадными доспехами,  а  седло  было  обито позолоченным
серебром.  И  каждый тушин мог подумать:  "Если у  гонца такое седло,  то  у
владетеля -  не иначе как обито золотом!" А там, где золото, там сила! Пусть
знают:  сапфирная Арагви несокрушима! Гонец должен был немедля вернуться, но
не  выполнил приказания и  где-то  застрял.  За ним отправился второй гонец,
седло его  также было  обито позолоченным серебром.  Исчез и  второй.  Затем
сгинул  третий  вместе  с  таким  же  седлом.   Четвертый,   пятый,   шестой
отправлялись поочередно, днем и ночью, - и неизменно пропадали. Их седла уже
были обиты серебром без позолоты.  Проходили дни,  ночи -  в  колчанах стало
тесно от стрел.  От благодушного настроения не осталось и  следа,  как и  от
гонцов. Седло последнего было обито медью.
     Недоумевал Зураб и  тревожился.  Где запропастились "черепахи"?  Словно
провалились в  горных ущельях!  Из Тушети ни одного ответного отклика.  А из
Кахети?  Ни дуновения ветерка!  Окруженный охраной,  он выезжал на Махатские
холмы  или,  минуя  Авлабрис-кари,  на  Кахетинскую  дорогу,  вглядывался  в
желтоватую даль,  прислушивался,  -  но впереди не маячили ни "черепахи", ни
"олень" и  не  слышалось ни  выкриков всадника,  ни стука копыт.  Лишь ветер
нехотя теребил придорожную траву, опаленную июльским солнцем.
     И сегодня,  не будь он князь Зураб Эристави Арагвский,  страх пробрался
бы в  его сердце.  Горы тянулись ломаными линиями,  небо наваливалось на них
как бы одним синим плечом,  и  орел,  распластав огромные крылья,  парил над
Самгорской равниной.  Будничность дня  была  чревата опасностью,  ибо  могла
обернуться весельем не в его,  Зураба,  пользу.  Такова истина! Судьба часто
прикрывает мнимым спокойствием бесчисленные козни,  и  порой  даже  опытному
охотнику  не  распознать  в  безоблачном  небе  смертоносную молнию.  Страх,
несомненно, нашел лазейку в сердце Зураба, но он предпочитал не замечать его
или по крайней мере не давать повода окружающим думать иначе, чем он хочет.
     Навстречу неторопливо двигались арбы,  скрипя,  как  тысячи грешников в
аду.  Глехи при  виде  надменного владетеля низко кланялись и  сворачивали в
сторону.  Зураб,  подбоченившись,  спрашивал,  откуда  держат они  путь,  не
встречали ли  всадников,  седла  которых обиты золотом или  серебром.  Глехи
вновь  низко  кланялись,  говорили,  что  везут на  тбилисский майдан сыр  и
зелень,  а  богатых всадников не видели.  Только в  духанах "Юноша солнца" и
"Источник вина" говорили им пастухи и  охотники,  что на Гомборском перевале
вновь появился царь Орби,  ударом когтей пронзающий всадника и коня.  А если
нет коня и всадника,  то и седла не увидеть,  ни золотого,  ни серебряного и
даже медного,  - наверно, их в гнездо тащит, а там обменивает у царя кабанов
или царя волков на змей.  Ганджинцы и шамхальцы такие седла очень любят. А в
Картли поэтому как раз змей стало больше, чем седел.
     Зураб так сжал нагайку, что глехи, скинув войлочные шапчонки, поспешили
убраться с  его  глаз.  Зураб взглядом,  полным ненависти,  стал  следить за
орлом,  -  он  верил в  существование царя  Орби,  издревле покушавшегося на
горский  трон.   Жаром  полыхали  Самгори,  медведки  и  саранча  прыгали  у
занесенных пылью обочин, и возле высыхающего ручейка жалко поникли поблекшие
цветы...
     Вернувшись  в  Метехи,   Зураб  подошел  к  колчанам,  напоминавшим  об
исчезнувших гонцах,  и,  прежде чем вложить в  белый стрелу с орлиным пером,
произнес заклятие:  "Царь Орби,  да  загорится у  тебя клюв!  Не тронь моего
трона, лети к чужим! Пусть ослепнут у тебя глаза!"
     Наполнив до краев рог черным вином,  Зураб залпом осушил его, крякнул и
провел рукавом по усам. Время улетучивалось, как это вино. Проходили облака.
Огненное колесо  солнца  то  взбиралось на  синюю  кручу,  то  скатывалось в
бездну.  Кура  и  Арагви,  обнявшись,  сливали  свои  струи,  белоснежную  и
коричневатую,  устремляя их в  изменчивую даль.  И цель его жизни -  горский
трон  -  также  оставалась недосягаемой.  Горский трон!  В  алмазах льдин  и
рубинах зари!
     А  на  княжеской  аспарези  продолжалась  свалка,  словно  все  карлики
повылезли  из  глубины  скал,   сцепились  друг  с  другом,  визжат,  трясут
позеленевшими бородками,  угрожают маленькими мечами,  а  поделить шкуру  не
могут,  ибо принимают за  нее мыльную пену,  а  блеск пузырьков -  за  блеск
драгоценных камней.  И он,  Зураб Эристави, бессилен обуздать этих карликов,
подчинить  их  своей  могучей  воле,   сделать  исполнителями  великолепного
замысла.
     Зураб вынул из мехового чехла зеркало в  индусской оправе.  С некоторых
пор  он  внимательно следил за  морщинами,  коварно подкрадывавшимися к  его
вискам.  Годы  отбегали назад  со  скоростью бербер