,  не сейчас возникла из темно-зеленых вод мать печали.  Нет, давно меня
не покидает тревога.  Но ни один предсказатель не смог бы объяснить причину.
Разве  аллах благосклонно не  выполнил мои  желания?  Разве скоростные гонцы
каждую субботу не привозят радостные послания от Иса-хана из Гурджистана?  А
на пути в  Решт не догнал ли меня гонец мужа любимой сестры,  и не прибыл ли
также гонец от Хосро-мирзы?  Да, мои полководцы празднично вошли в Исфахан с
войском.  Кахети снова -  прах у моих ног,  - так говорит гонец Исмаил-хана.
Картли побеждена,  -  разоренная, склонилась она, как рабыня, к стопам "льва
Ирана".  Там,  в  Гурджистане,  царь-мохамметанин Симон  прервал  знакомство
Картли с Московией. Аллах видит, это главное! Ибо угроза Ирану надвигается с
севера".
     Шах  Аббас чуть  приподнялся на  стременах,  словно пытаясь рассмотреть
противоположный берег Каспия.
     "О Мохаммет, сколь ты благосклонен к правоверным! Но почему не снизошло
успокоение в мое сердце,  сердце "льва Ирана"?  Почему тревога прерывает сон
властелина персиян? Почему? Притихший вулкан не означает вечное смирение. Не
подобен ли  вулкану огнедышащий Георгий,  сын  Саакадзе?  Лучше  бы  Иса-хан
побежденный бежал,  подобно лани, из Картли, но с головой Саакадзе на копье,
- и  тогда  я,  шах  Аббас,  возблагодарил бы  аллаха  за  ниспосланную  мне
настоящую победу.  Но почему же нигде не сказано, как победить Непобедимого,
которого оберегает железный шайтан?  И  что  еще  хуже  -  он  находится под
защитой турецкого вассала,  атабага Сафара.  Не  вздумается ли  стамбульским
собакам,   не  имеющим  в  битвах  ни  совести,  ни  чести,  воспользоваться
Непобедимым и,  нарушив договор с  Ираном,  двинуть своих кровожадных янычар
под знамя распластавшегося перед прыжком "барса"?  И  раньше,  чем из  ворот
гилянской   крепости,    которую    решил    воздвигнуть   я,    зоркий    и
предусмотрительный,  успеет выползти хоть  на  один  аршин  короткая дорога,
хищник отнимет у  "льва Ирана" не только Картли и  Кахети,  но и Азербайджан
и...  Кто,  как  не  я,  шах Аббас,  знает,  какую ценность приобрел султан,
янтарный истукан,  овладев мечом  Саакадзе!  А  кто  может предугадать длину
прыжка,  который возжелает сделать хищник, одержимый яростной местью? Святой
Хуссейн нашептывает мне мысли из книги судеб: "О шах-ин-шах! Если ты вовремя
не  перебьешь лапу  "барса",  он  способен будет прыгнуть и  на  картлийский
трон".  И тогда нависнет угроза потерять земли, сопредельные с Гурджистаном,
ханства Шеки и Ширван. А разве не Саакадзе перевернул Ганджу вверх дном, как
медный котел с  пилавом?  И  не  он ли навеял страх на персиян,  бежавших из
кахетинских поселений?  Разумно  ли  терпеть  вечную  угрозу!  Не  лучше  ли
испепелить,  изрубить Гурджистан,  превратить Тбилиси  в  горсть  золы!  Где
царствовать Симону?  Не стоит думой об этом утруждать себя.  Не стоит,  даже
если я отдам ему в жены мою племянницу.  Важно уничтожить сильные крепости -
извечную опору врага.  А царствовать мои ставленники могут в Мцхета; оставлю
им и Гори. Но по соглашению с султаном отниму Биртвиси и Вардзию. Гурджистан
должен быть владением Ирана.  Там  поселю пятьдесят тысяч воинов с  семьями.
Но, видит аллах, все возможно только после уничтожения Саакадзе, ибо, почуяв
гибель  своих  гурджи,  католикос поспешит вручить  сыну  собаки  сто  тысяч
церковного войска.  Свидетели двенадцать имамов!  В руках Саакадзе это равно
тремстам тысячам сарбазов!  Нет!  Разум подсказывает подождать. О Хуссейн, о
владыка столпов неба!  Разве неведомо тебе,  что  судьба неумолима?  Так  не
отворачивай своих всевидящих глаз от  Русии.  Тяжелой стопой она может пойти
через  Гурджистан и  снежной тучей  надвинуться на  Иран.  И  да  будет  мне
свидетелем  Аали,   Саакадзе  приарканит  внимание  и   Русии  и  Турции  и,
победоносно развевая  три  знамени,  испепелит,  изрубит  таким  многолетним
трудом   воздвигнутое  мною   великолепное  царство  блистательного  Исмаила
Первого.  Но разве у меня,  шаха Аббаса, нет сейчас войска? Или аллах обидел
своего  избранника полководцами?  Или  не  вручил "льву  Ирана" смертоносные
копья?  Или обошел мудростью?  Нет,  всем богат я, ставленник аллаха! Но что
может  сделать  даже  скоростной  верблюд,   если  от   Исфахана  до  Кахети
восемнадцать солнц дневного пути,  если Ленкоранская ближняя дорога завалена
камнями,   размыта  реками  и  засыпана  песками?   Только  быстрый  переход
сопутствует успеху войны, только молниеносная переброска сарбазских тысяч на
запад и восток может остановить вражескую лавину...
     Но разве об этом печаль моя?  Видит аллах, нет! Что же подтачивает силы
"льва Ирана"? Что угнетает мою душу?"


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Началось все это в Исфахане!
     "О  сеятель милосердия,  почему ты  не  осчастливил меня,  шаха Аббаса,
даром  предугадывания?  Я  отстранил бы  опьяняющее зелье!  И  веселый  день
пятницы не стал бы началом печали и тревог!"
     Кишикджи,  прижимая руки  к  груди  и  вскинув кверху  крашеную бороду,
почтительно перечислял фамилии  тридцати очередных молодых ханов,  обязанных
нести в  предстоящую ночь охрану Давлет-ханэ.  Так происходило каждый вечер.
Но  сейчас Аббас не  слышал именитых фамилий,  он углубился в  тесное ущелье
размышлений.
     "Может,  неуместно было изменять давно установленное?  И  в  ту роковую
пятницу,  по примеру предыдущих пятниц,  отобедать у верной и приятной Лелу?
Но  шайтан с  утра разогревал мои желания:  "О шах-ин-шах,  почему,  подобно
ослу,  жуешь одно и то же?  Разве розовогрудые хасеги потеряли для тебя вкус
пряного вина? Или созерцать купание гурии в душистом бассейне воспретил тебе
сеятель радостей?  Да возвысится величие твое! Почему не посмеяться резвости
юных хасег, извивающихся у ног повелителя? Разве целомудренная Лелу способна
на улыбчивые шалости?" -  "