чек.
     Шахский глашатай,  подпрыгивающий на  берберийском скакуне,  неотступно
следовал  за  передовым  всадником,   свирепым  минбаши,  который  продолжал
потрясать копьем  с  позолоченным наконечником,  как  бы  стремясь дополнить
наглядной силой вескую силу слов глашатая.
     - Во  имя аллаха высочайшего!  -  вещал глашатай,  подняв указательный,
заключенный в золото перст к словно притаившемуся небу.  - Во имя всеблагого
и  милосердного!  Да  воздается благодарение творцу  двух  миров!  Да  будет
благословение божие над Мохамметом и его потомками! Пусть души жителей Решта
образуют одну  душу!  Пусть  слух  жителей  Решта  вызовет зависть тигров  и
пантер!  Знайте, правоверные, и будьте преисполнены счастьем! Торжествуйте в
честь наивысшего торжества!  В  Гилян,  да  хранит его  аллах,  в  Решт,  да
заботится о нем пророк, держит свой высокий путь и путей шах-ин-шах! "Солнце
Ирана"! "Лев львов"! Великий шах Аббас!!!
     Упади молния из голубых глубин в  середину Решта и порази тысячи тысяч,
она не  могла бы  произвести на рештцев впечатление более ошеломляющее,  чем
эти фанатичные выкрики.  На уличках, примыкающих к площади базара, поднялась
невообразимая суматоха: кто-то командовал, кто-то метался, кто-то загонял во
дворы  верблюдов,  ослов,  мулов,  кусающихся  и  лягающих.  Вмиг  появились
подростки-поливальщики.  Из кувшинов хлынула вода,  борясь с пылью, - словно
переплелись белые  змеи  с  желтыми.  Распаленная,  одуревшая  толпа  росла,
ширилась,  наваливаясь на  глинобитные стены,  -  вот-вот рухнут.  В  мелкие
осколки  разбивались кувшины,  сверху  откуда-то  свалились вьюки  прямо  на
головы  завопивших женщин.  Появился калантар,  размахивающий руками.  Вновь
посыпались удары.  И  над городом повис протяжный,  не  то радостный,  не то
печальный, крик: "Оо-ол!"
     Минуя  померанцевые  сады  и  обогнув  мечеть,   запыленный  минбаши  и
вспотевшие "шах-севани"  повернули к  тутовым рощам,  внешним кольцом плотно
окружившим сады Сефевидов.
     Взбудоражен Решт! "Спешите, правоверные! Приближается шах Аббас!"
     Из лавок майдана исчез дешевый калемкар,  и тончайший разноцветный шелк
заполнил темные  полки.  Деревянные чаши  из  "орехового наплыва" заменились
чеканными изделиями. Глиняные мухоловки заброшены в темную нишу, на их месте
красуются покрытые черным и красным лаком ложки для шербета.
     Улицы,  по которым проследует "лев Ирана",  обильно политы и подметены.
Кругом,  словно перед байрамом,  вытряхивают ковры,  чистят медные котлы для
пилава,  набрасывают на  тахты кашмирские и  керманские шали,  как будто шах
Аббас соизволит посетить хоть одно из  жилищ.  Но  -  иншаллах!  -  он может
проехать мимо, может благосклонно повернуть голову к забору!
     - И что же?  - хрипит старая Кюлли. - Разве через забор виден хоть один
персик?
     - О  Аали,  кто сказал,  что да?  -  шипит старая Зебенда,  остервенело
наводя блеск на погнутый таз.
     - Байрам! Байрам! - восклицает старая Кайкяп, устилая циновкой земляной
пол. - Шах-ин-шах, великий из великих, едет в Решт!
     Слухи  носились,  как  лепестки мака.  Говорят,  "лев  Ирана"  внезапно
пожелал  раньше  объехать  Гилян.  Говорят,  "повелитель вселенной"  повелел
разбить сад на  пути к  Энзели,  в  котором будут созревать бирюзовые сливы.
Говорят,  "средоточие мира"  решил  перебросить мост  через море,  равный по
длине семи тысячам верблюдов,  поставленных друг к  другу в хвост.  Говорят,
"солнце  Ирана"  возжелал  воздвигнуть  на  берегу  Сефидруда  ослепительную
мечеть. Ее сто двадцать колонн повергнут ниц север, восток и запад.

     Вскоре  за  минбаши  из  "тысячи бессмертных" и  отрядом "шах-севани" к
тутовым рощам подошел огромный караван в  семь  тысяч верблюдов.  "Передовой
дом",  -  так назывался этот караван,  -  перебросил из Исфахана,  стольного
города шаха Аббаса,  к прибрежному городу южного Каспия -  Решту -  палатки,
мебель,  ковры,  золотую посуду, запасы яств, оловянные трубы и бассейны для
великого оживления садов.
     Чарами казалось происходящее.  Там,  где  лишь  вчера стелилась зеленая
трава,  поднялась