отчас  слетались  дозорные  царства  пернатых  и  деловито  заработали
клювиками.  Он заметно повеселел,  вновь поверил в силу своего слова,  будто
увидел,  что  не  довольствуется оно  крошками бытия на  ограниченном клочке
земли,  а  взлетает,  распластав широкие крылья,  над  всей многострадальной
Грузией.
     "Народ со мной,  -  посветлевшим взглядом обвел он сумрачные горы,  - и
никогда  не  выступит против.  Это  ли  не  награда  за  все  содеянное ради
любезного отечества!  Пусть были жертвы...  Великие жертвы!..  И  слезы были
пусть,   отчаяние...   Но  неугасимая  сила  вечно  живущего  народа  сумеет
преодолеть мрак,  черный  туман  веков,  ползущий  от  княжеских замков,  от
крепких стен монастырей.  И  тогда воссияет солнце над раскрепощенной землей
прадедов и слезы превратятся в благотворную росу".
     Ветви деревьев словно застыли в неподвижном воздухе.  А ему почудилось,
что налетел ветер, подхватил ушедшие дни, как опавшие листья осени, разметал
их, а на смену им нагнал голубые глыбы скал, а с них стал виден широкий мир,
перекрещенный, как мечами, ближними и дальними дорогами и тропами.
     В  буйной голове Неугомонного назревало какое-то  решение.  Оно  сулило
победу.
     Но  торжествовать  было  преждевременно.   Народ  еще  крепко  верил  в
непогрешимость церковников.  Слух  об  отлучении от  церкови дерзкого Хосима
взбудоражил Верхнюю, Среднюю и Нижнюю Картли и...
     Правда,  выборные ополченцы шептались,  что не  только небо,  но и  меч
Моурави  участвовал  в  изгнании  врага  и  шашки  ополченцев  немало  этому
способствовали.  Но  после  того,  как  одного смелого гракальца отлучили за
подобный разговор от церкови,  все смолкло. Даже дружинники азнауров боялись
говорить между  собой.  Даже  на  базаре  обрывали опасный разговор.  И  еще
никогда  церкви  не  были  так  переполнены.  Каждый  спешил  показать  себя
верноподданным католикоса.
     Уж  не  потому ли  в  своей башенке два  дня  и  две ночи шагал Георгий
Саакадзе?
     Не потому ли Дато,  Димитрий и  Даутбек,  не замечая времени,  измеряют
шагами  длину  и  ширину  замкового сада?  Не  ускакали они,  подобно другим
"барсам",  проведать  родных.  И  Гиви  не  ускакал:  хотел  воспользоваться
короткой передышкой и навестить близких,  но оказалось - все близкие рядом и
скакать некуда.
     С  чего  началось?..  Папуна вернулся из  Тбилиси.  Он  радовался,  что
караван новостей поместился в голове и он смог разгрузить его в один день.
     Как и вчера, во время застольного часа, слуга пригласил всех пожаловать
к  полуденной еде.  Как и вчера,  Русудан,  строгая и заботливая,  сидела на
своем  месте.  Притихший Автандил  поглядывал на  дверь.  Дареджан огорченно
покачивала головой. Еда стыла, а чаши не опоражнивались и не наполнялись.
     Вдруг Хорешани с нарочитым удивлением спросила:
     - Почему  уход  персов,  заклятых врагов,  так  опечалил "барсов"?  Или
устрашаются  -  кони  зажиреют,  или  оружие  заржавеет?  А  может,  печалит
опустевший Метехи?
     - Кого  печалит?  -  сразу обозлился Димитрий.  -  Полтора змея  им  на
закуску!  Что дальше?  С кем за Картли драться,  на кого нападать? Вот о чем
разговор.
     - Госпожа Русудан,  хоть подымись в  башню -  сколько времени не кушает
ничего Моурави.
     - Нельзя, Дареджан, мешать человеку думать.
     - Ничего не хочет Моурави, Эрасти все обратно приносит. Он сам почти от
порога не отходит.
     - Что делать,  моя Дареджан, - засмеялся Папуна. - У овец все богатство
не в голове,  а в курдюке.  Однажды спросили одну: "Почему, батоно, тащишь в
конце спины жирную тяжесть?" -  "Как почему?  -  удивилась овца.  - А кто за
меня тащить будет?".
     Гиви недоуменно уставился на Папуна:
     - И правда, кто будет? Не пастух же.
     Автандил захлебнулся вином.  Даже на губах Русудан мелькнула улыбка. Но
Дареджан обиделась. "Разве Эрасти похож на овцу?".
     - На овцу, может, нет, а на барана непременно! Сколько ему говорю: "Иди
спать!  Без тебя Моурави испробует крепость каменных плит". А он изумляется:
"Как так спать? А кто за меня оберегать покой Моурави будет?"
     Видя,  что мрачные лица друзей несколько прояснились, Папуна пустился в
тонкие  пояснения сходства и  разницы между  двуногой овцой  к  четвероногим
бараном.

     Еще раз Саакадзе перечитал ответное послание.  Золотыми чернилами вывел
Шадиман:
     "...напиши  свои  условия...".  И  Саакадзе,  подумав,  опустил перо  в
красные чернила и добавил:
     "Нет, дорогой Шадиман, не только для Теймураза Первого, но и для Симоне
Второго я  не  стяжатель славы.  Но  ты прав:  с  князьями сейчас воевать не
время.  Картли  ограблена друзьями  царя  Симона,  народ  стал  походить  на
древнего жителя пещер,  едва прикрывает наготу. Кажется, мы с тобой дошли до
полного понимания друг друга.  Так  лучше -  с  открытым забралом сражаться.
Откликнуться на твой зов значит считать себя побежденным тобою.  Но зачем же
идти против истины?  Ни  ты,  ни я  не побеждены.  Спор наш не закончен.  Но
помни:  нужен царь,  -  к слову скажу,  настоящий царь, а не масхара. Царь и
Картли,  а  не как ты желаешь:  царь и  князья.  Думаю,  не без твоей помощи
подобрели к пастве черные князья.  Но чем они помогли, кроме совета повесить
оружие над тахтой,