ь к броду через Куру, Миха во главе конницы
переправился на левый берег и принялся услужливо помогать иранцам налаживать
переправу.
     Сарбазы подбодрились.  Очутившись между двух огней, они предпочли воду.
Но  Иса-хан,  наградив  Миха  алмазной застежкой,  тут  же  повелел  минбаши
выдвинуть  в  боковые  дозоры  ленкоранцев с  мушкетами и  так  двигаться от
сумерек до  рассвета к  Гареджийскому перевалу,  а  днем  залегать в  густых
чащах,  пока окончательно не минует опасность, в чем заверил Миха. И впредь,
повелел хан,  не разжигать костров,  не варить пищи,  довольствуясь:  ханы -
холодным мясом и сладостями, сарбазы - лепешками и тыквенными корками.
     А   дни   ползли,   будто  издеваясь  над  короткими  ночами,   которые
перемешивали,  как черные ремешки в  корзине,  и  без того одинаковые тропы.
Сарбазские тысячи терялись во мгле, слепо повинуясь проводникам-арагвинцам.
     - Как бы  жестокость не  пробудилась во  мне,  -  хмуро сказал Иса-хану
утомленный Хосро-мирза,  плеткой сбивая пыль с плаща.  - Не кажется ли тебе,
благородный хан, что гурджи Миха нарочно кружит нас по горным крутизнам?
     - Не позволяй шайтану,  о  Хосро-мирза,  искушать твое терпение.  Аллах
пошлет нам оазис покоя после пустыни волнений. Скоро случится то, что должно
случиться.
     И наступила ночь! Словно черными столбами подпирает она звездный купол.
Небо уже не прозрачно-синее,  а сиренево-серебристое,  и под ним угадывается
виноградная долина, обогащенная призывно рокочущей рекой.
     - Иори! - воскликнул Миха, снял шлем, поклонился востоку и торжественно
объявил,  что опасность миновала.  Иранское войско находится по  ту  сторону
Гареджис-мта.
     Радостные возгласы отозвались гулким эхом в  последнем ущелье.  Сарбазы
бесновались,  без умолку смеялись, неистово пускались в пляс. "Алла! Иялла!"
- со звоном скрещивая копья, воздавали молитву "вечнодлящемуся".
     Потом запылали костры, забулькала вода.
     Но  первый луч  света,  как  вскинутая сабля,  послужил сигналом.  Едва
сдерживая нетерпение,  Хосро-мирза и  Иса-хан вскочили на  коней.  За ними -
минбаши и  юзбаши.  Распустили оранжевое знамя  "льва  Ирана" и  рванулись с
отрогов к  манящей долине,  не разбирая ни троп,  ни дорог.  Они мчались как
одержимые,  не замечая времени,  не чувствуя ни голода, ни жажды... А позади
оставалась картлийская земля, опаленная, но не побежденная.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     "Может ли беспрерывно человек шагать ночь,  день и снова ночь? Человек,
наверно,  не может,  а  Георгий Саакадзе неделю будет давить цагами каменный
пол, пока не приведет в боевой строй свои мысли".
     Так  говорили "барсы",  сами  позабыв о  сне,  бесцельно меряя  длину и
ширину  замкового  сада.  Они  сравнивали  себя  с  бронзовыми  грифонами  и
мраморными крылатыми конями, расставленными вдоль аллей, грозными на вид, но
прикованными к  пьедесталам и  поэтому не  имеющими души.  На линии зубчатых
крепостных стен  азнауры смотрели так,  как  смотрит барс  на  добычу  перед
прыжком через пропасть.
     Сначала непривычная тишина будто окутала горные отроги,  ущелья. Борьба
с Иса-ханом и Хосро-мирзою оборвалась внезапно,  как в песне.  Всадники едва
успели натянуть поводья, и кони, тревожно поводя ноздрями, прервали свой бег
на повороте к Тетрис-цихе.
     - Что ж,  - Ростом привстал на стременах, оглядел придорожный кустарник
и нарочито зевнул,  -  раз даже за пять марчили нельзя найти хотя бы хромого
сарбаза,  поскачем,  друзья,  к  близким,  а  заодно разведаем,  что за звон
потрясает небо.
     Звон!  Звон,  подобно смерчу,  возносится ввысь и, словно осколки меди,
падает в долины,  оглушая и путника,  и лесного зверя,  и мечущихся птиц. От
края и  до края содрогнулась Картли от ударов в  колокола.  Невидимой волной
вырывается звон из городов,  перекидывается в деревни, замки. Даже в Бенари,
еще не точно зная причину благовеста,  подхватили перезвон, и так затряслись
колокола в двух церквах, что окна зазвенели.
     И вдруг одновременно в ширящийся звон врезался сонм голосов.
     С амвонов, потрясая крестами, загудели епископы, архиереи, благочинные,
священники, дьяконы.
     "...Свершилось!   Воскликнем,   братья!   Отрекаюсь  от  тебя,  сатана!
Поклоняюсь господу моему,  Иисусу Христу,  сыну божьему!  Премного возлюбите
господа, заступника нашего. Он, и только он, вложил в руку католикоса крест,
владеющий силой карающего меча! Святой отец единой непреклонной волей изгнал
персов из  удела иверской божьей матери!  Не пролито и  капли крови,  только
мощной  верой  сотворил  ты,  святой  отец,  чудо!  Сотворил исцеление нашей
Картли!  Ты  пригрозил врагам слепотой и  немотой,  ты  пригрозил им мором и
всяческими болезнями.  Испугались ироды  и  бежали от  проклятий католикоса!
Утешься,  народ!  Сгинул  враг,  восторжествовал крест,  поднятый всесильной
рукой отца церкови!"
     Льется благовест. Широко раскрыты двери храмов.
     "...Слушайте святые слова: нечестивцы изгнаны!
     И если найдется изменник и снова приведет персов,  или турок, или иных,
не  верующих  во  Христа,  то  подвергнутся ослушники  проклятию,  да  будут
растерзаны  гиеной,  яко  одичалые  псы!  А  ежели  кто  осмелится  помогать
изменникам,  то не будет вопля,  равного его воплю! Да рассеются они по всей
вселенной,  да восплачут они о своем житии,  ибо,  не послушав святого отца,
они оскорбили бога, творца всяческа.
     Утешься, народ! Враг сгинул!"
     В дыме кадильниц - слова предостерегающие, слова надежды.