я тому,  что противно твоему духу.  Я,  во имя иверской
божьей матери,  убеждаю тебя: забудь вражду, приди в Метехи; будешь встречен
с  почетом!  Вырази согласие подчиниться царю  Симону и  стань снова Великим
Моурави.  Клянусь  святым  мучеником  Гоброном  и  ста  тридцатью тремя  его
воинами, мои слова правдивы. Но если не доверяешь, напиши, на каких условиях
примешь власть  над  войском четырех знамен Картли?  Тебе  же  царь  поручит
воздвигнуть новые  крепости и  сторожевые башни на  рубежах,  сопредельных с
Турцией и  Ираном.  Если пожелаешь,  пойдешь войной и отторгнешь захваченные
врагом  земли.  Князья?  Все  подобострастно подчинятся твоему мечу  -  мечу
полководца!  Обдумай,  Георгий.  Ты ведь знаешь, церковь против тебя, помощи
неоткуда ждать. Да и, как уже писал, воевать не с кем. Видишь, как я доверяю
Великому Моурави...  да,  Великому!  Ты  можешь погубить меня:  стоит только
отправить мое послание шаху Аббасу или...  хотя бы Зурабу Эристави. Кстати о
коршуне.  Захочешь, выдам тебе... Все действия его как будто верны и полезны
царству, но ты убедил меня, и я не доверяю честолюбцу, мечтающему воцариться
над  горцами.  Безумец уверен,  что  я  позволю ему  придавить горскими цаги
корону Картли. Как уже через Хорешани тебе обещал: если изменит, отплачу! До
конца  сокращенных дней  запомнит,  что  со  "змеиным" князем шутить опасно:
может ужалить смертельно.
     Итак, Георгий, жду твоего согласия.
                                                      Руку приложил Шадиман,
                                             владетельный князь Сабаратиано.
     Не нужно быть смиренным!
                                              XIV круг хроникона, год 325"*.
     ______________
     * 1625 год.

     Свернув свиток и  запечатав его голубым воском,  Шадиман накинул темный
плащ, прикрыл резную дверь, выходящую на балкон, погасил светильник и вместе
с чубукчи спустился по лестнице и исчез в ночной мгле... Если бы семь тигров
ворвались в  маленький домик смотрителя царских конюшен,  и  тогда не так бы
поразился Арчил.  Растерянно оглянувшись на  всемогущего князя Шадимана,  он
неловко опрокинул табурет и  несмело попросил князя  удостоить его  честью и
присесть на тахту, с которой спокойно приподнялся Папуна.
     - Сам  же  просил тайно послание передать,  -  засмеялся Шадиман,  -  а
сейчас  смотришь,  словно  увидел  на  мне  куладжу  цвета  сгнившей  груши,
отороченную мехом,  похожим на крапиву.  Э-э, веселый азнаур Папуна! Я готов
поклясться,  что  болезнь твоя  прибыльна Георгию Саакадзе:  много полезного
увидел здесь!
     - Для тебя, князь Шадиман, мало.
     - Это ты к чему?
     - К  твоей дружбе с  черными бесхвостыми чертями.  И  еще  знай:  шакал
ястребу не спутник.
     - Ты слишком откровенен. Не опасно ли?
     - Э, князь, я больше всего опасаюсь попасть в гости к дураку, остальное
на земле бог устроил все по своему нраву.
     Шадиман,  искренне смеясь, отстегнул цепочку и сбросил алтабасовый плащ
на чучело джейрана, стоящее в углу.
     Заметив неодобрительную ужимку Арчила,  хмуро отошедшего к окну, Папуна
сказал:
     - О-о,  Арчил! Так ты принимаешь умнейшего из умнейших? Где то вино, за
которым я сегодня гонял конюха в "Золотой верблюд"?
     Шадиман сам не  знал,  почему охотно восседал на  поданной ему подушке,
почему выпил с Папуна, почему, несмотря на колючий язык азнаура, от души был
доволен веселой беседой, и вдруг спросил:
     - Скажи, азнаур, не хочешь ли при царе Симоне должность занять?
     - О-э! Князь, разве у меня, подобно Арчилу, лошадиные зубы?
     - При чем тут зубы?
     - При многом,  князь!  Вот мой Арчил пятого царя дожевывает - и ни разу
не пожаловался на боль в животе!
     Шадиман  чуть  не  задохнулся от  нахлынувшего смеха.  Чубукчи опасливо
оглянулся  на  дверь:  не  хватает  кому-нибудь  обнаружить здесь  князя.  А
Шадиман,  словно вырвавшийся на свободу пленник, смеялся и потягивал вино из
фаянсовой  чаши,   подарка  Гассана,   от  которого  Папуна  узнавал  немало
полезного.
     - Где, Арчил, такое вино достал?
     - Светлый  князь,  разве  посмеет хоть  один  духанщик прислать азнауру
Папуна плохое вино?
     - Не  посмеет  -   из  опасения,   что,   когда  Саакадзе  вернется,  я
воспользуюсь старыми  клещами  новой  власти  и  оторву  дерзкому винодателю
голову.
     - А ты думаешь, Саакадзе вернется?
     - Князь князей, скука - лучший погонщик. Одного пастуха спросил другой:
"Почему опять пасешь стадо на болотистом лугу? Или мало овец у тебя затянула
тина?  Почему недоволен вон тем лугом?  Разве там не сочная трава? Или богом
не  поставлено там дерево с  широкой тенью для отдыха пастухов?  Или не  там
протекает прохладный горный ручей?"
     Почесал пастух за ухом и такое ответил: "Может, ты и прав, друг, только
нет  ничего страшнее скуки.  Сам  знаешь,  какой шум подымается,  когда тина
засасывает овцу.  Ты бежишь,  за тобою другие бегут, я вокруг красный бегаю,
воплю.  "Помогите! Помогите!" А сам радуюсь, что время тоже бежит. Смотрю на
солнце:  что сегодня с ним?  Как пастух,  среди облачков-овец вертится. Овца
уже по шею в  тине.  "Держи!  Тяни!  Тащи!"  Кровь у нас -  как смола кипит.
"Мэ-э-к!" - вопит овца. А если удастся овцу спасти, всем тогда удовольствие!
"Мэ-э-к!"  -  благодарит овца.  И  мы смеемся,  хлопаем по спине друг друга:
"Молодец,  Беруа!  Молодец, Дугаба! Победу надо отпраздновать!" Тут глиняный
кувшин с вином,  что для прохлады у реки зарыт,