роший  фаянс!  Все  представляет в  синевато-молочном
тумане. Хуже, когда подобный туман в словах".
     - Тысячу сарбазов оставим для охраны царя, - помолчав, сказал Иса-хан.
     - Тысячу? - пожал плечами Шадиман. - От кого охрана?
     - От церкови!
     - Церкови? Я думал - от Саакадзе.
     - От Саакадзе и десяти будет мало,  но, слава аллаху, хищник не поведет
на Тбилиси гиен, предпочтет оставить сердце Картли святому отцу католикосу.
     - Позволь,  мудрый Хосро-мирза,  повторить мое  восхищение,  -  Шадиман
изящно поклонился.  - Все тобою высказанное точно начертано в атласной книге
судеб.  Шах-ин-шах  будет  доволен.  Картли и  Кахети снова принадлежат ему.
Пусть  благосклонно примет  под  свою  высокую руку  грузинские царства.  Но
тысячи сарбазов слишком мало для святого старца, оставь две.
     - Видит пророк,  ни одного сарбаза больше! Католикосу скажешь: вернемся
со ста тысячами и  изгоним собак янычар,  а заодно наступит конец и "барсу".
Но  если  святые отцы  по-прежнему непокорство будут предпочитать выполнению
воли царя Симона,  то  придется выщипать у  них  крылья,  дабы не  летать им
слишком высоко...
     Наконец все  было  досказано.  Мирзе и  хану  пришлась по  сердцу мысль
Шадимана:  путем  угроз  и  с  помощью  Зураба  собрать  княжеское войско  и
продержаться до того часа,  пока ханы не вернутся из Исфахана или не пришлют
скоростного гонца с повелением шаха, что делать дальше. В заключение Шадиман
выразил надежду,  что шах Аббас не замедлит напомнить султану о его договоре
с могучим Ираном и потребует не вторгаться в Картли-Кахети.  Выяснилось, что
то же самое полагали Хосро и Иса-хан.
     Довольные  друг  другом,   хитрецы  взошли  на  первую  стену  крепости
полюбоваться заходом солнца.  Как ни  были озабочены вершители дел Восточной
Грузии,   они  не  забыли  о  роскошном  обеде,  устраиваемом  гостеприимным
Иса-ханом своим единомышленникам.
     В большом зале для еды уже ждали гостей плясуны и фокусники.  Музыканты
тихо коснулись струн.
     Под шум взлетающих разноцветных палок,  тут же  превращающихся в  струи
фонтана,  любуясь  причудливыми цветами,  вспоминал Шадиман  свои  беседы  с
князьями Квели Церетели или Джавахишвили, как отзвуки далекого детства.
     Вместе  с  веком  вырастали  говоруны,  полководцы,  стяжатели славы  и
богатств,  покорители пространств и властелины душ. Старинных средств борьбы
уже явно не хватало. Приходилось изощряться, с двойной ловкостью подмешивать
к золоту яд,  удары незримого меча направлять лишь в сердце,  усложнять ходы
лабиринтов, доводить до совершенства мастерство строить козни.


ГЛАВА ПЯТАЯ

     Возлежа  на  мраморной скамье,  окутанной нежно-молочным  паром,  Зураб
блаженствовал,  ему казалось,  что он парит в облаках, нависших над высотами
Ананури.
     Из пасти медного льва падали капли, и на темно-зеленой воде расходились
круги,   рождая  у   Зураба  земные  желания.   В  сладостной  полудреме  он
представлял,   как  приятно  было  бы  увидеть  в  бассейне  не  своенравную
Нестан-Дареджан, - ибо для царевны это непристойно, а целомудренную Магдану,
- ибо  для  дочери  Шадимана  лучшего  не   придумаешь:   "Магдана!   Нагая!
Соблазнительная!"  Он  вглядывался в  зыбкие  водяные круги,  надеясь в  них
увидеть  чарующий  овал  женского  лица,  украшенного серьгами с  жемчужными
подвесками,  изъятыми из ларца князя Шадимана Бараташвили. И сразу же жгучая
ненависть охватила его.  Он вскинул руку,  словно намереваясь схватить князя
за горло,  но коснулся воды, сплюнул и перевернулся на другой бок. Перед ним
фонтан вздымал струю, узкую, как меч. Это сравнение пришлось по душе Зурабу,
он опрокинулся на спину и,  созерцая матовый свод, скупо пропускающий свет в
"оазис очищения", стал обдумывать новый девиз, который собирался вырезать на
клинке: "Мой меч - моя совесть!".
     Терщик некстати оборвал думы Зураба,  -  дернув его за  уши и  прищемив
пальцами нос,  он еще раз надул бычий пузырь, подпрыгнул, как акробат, и изо
всей силы ударил пузырем по  упругим плечам.  Зураб от удовольствия фыркнул,
снова перевернулся на  бок,  играя мускулами,  будто вылитыми из  бронзы,  и
предоставил терщику возможность выворачивать ему руки, ноги, вертеть голову,
плясать на  спине,  мять живот и  окатывать от лба до пят зеленоватой серной
водой.
     Дышать  становилось  все  легче,  будто  пригубил  чашу  с  живительным
эликсиром.  Безжалостная расправа возвращала мыслям гибкость,  а  застывшему
телу,  как  в  эллинском  мифе,  энергию,  а  главное  -  ничуть  не  мешала
действовать и  распоряжаться.  И  Зураб  то  и  дело  вызывал телохранителя,
отдавая  распоряжения,  которые вмиг  исполнялись арагвинцами,  заполнившими
предбанник.  Несколько раз телохранитель сам появлялся в купальме и сообщал,
что нетерпеливый Хосро-мирза многократно присылал за  арагвским князем,  что
Иса-хан удивлен его отсутствием.  Зураб ухмылялся,  он было хотел уже отдать
новое повеление,  но как раз в этот миг терщик довольно бесцеремонно швырнул
князя в малый бассейн под серную воду,  льющуюся через трубу непосредственно
из подземного источника.
     Зураб  облегченно вздохнул  и  оглядел  мозаичные  бело-синие  стены  и
конусообразный свод.  Скрипнула дверь,  и на мраморные плиты ступила тяжелая
нога телохранителя.
     - Благородный князь!  Миха прискакал из Ананури. Как изволил приказать,
уже послал за ним.
     - Пусть войдет сюда  в  доспехах Адама!  -  Зура