ощью Арагви объединить картлийских
князей,  за что обещал защитить меня от Саакадзе и  от "льва Ирана".  И вот,
спрятав улыбку  в  усы,  я  въехал в  Метехи.  О  благочестивый Феодосий,  я
поступил,  как мудрец.  Сейчас,  облеченный доверием Метехи,  я  знаю все их
коварные планы и в силах помочь моему царю, отцу любимой мною Дареджан.
     Доброжелательно  кивнув  князю,  Феодосий  пухлыми  пальцами  пригладил
пушистую бороду. "Любимой Дареджан! - мысленно возмутился он. - А ты спроси,
шакал из шакалов,  кого сейчас любит Дареджан,  кроме имеретинского царевича
Александра?" Но вслух он елейно протянул:
     - Церковь благословит твое желание помочь царю.
     - Отец!  -  с  отчаянием выкрикнул Зураб.  -  Если бы  сам  мог,  разве
беспокоил бы церковь?
     Зурабу стоило больших усилий не схватить крест, лежащий на евангелии, и
не ударить по пушистой голове архиепископа, но просительно зашептал:
     - Отец!  Ради святого евангелия и  во имя креста пошли гонца!  Теймураз
объят  нетерпением.  И  пусть  тушины в  пять  раз  будут отважнее Иса-хана,
Хосро-мирзы и Исмаил-хана,  владеющих вместе сорока тысячами сарбазов,  - не
устоять тушинам, погибнет царь! Погибнет надежда Картли-Кахети!
     - Не погибнет, князь!
     - Не погибнет? - Зураб еле сдерживал скрежет зубов. - А если...
     - Успокойся,  князь. Тушины без сигнала Георгия Саакадзе не спустятся с
гор.
     Некоторое  время  Зураб  оторопело смотрел  на  Феодосия,  одной  рукой
благодушно гладившего крест, а другой евангелие, потом прохрипел:
     - Саакадзе верить опасно, он враг Теймураза.
     - И то известно,  князь. Но не о царе беспокоится Моурави: с тушинами в
дружбе,  боится - цвет гор погибнет. Так и сказал нам гонец, прискакавший от
Анта   Девдрис  с   просьбой  не   венчать  Симона   Второго  в   Мцхета  на
царствование... ибо недолго ждать благословенного небом часа.
     - Выходит, Саакадзе посылал гонца в Тушети?
     - Сам ездил... тушины просили.
     - Сам? - Зураб, подобно разъяренному медведю, урчал и ерзал: - Сам?..
     Точно не замечая неистовства князя, Феодосий спокойно продолжал:
     - С божьей помощью!  Обещал, как только укажет мечом и хитростью дорогу
в  Иран  Хосро-мирзе и  Иса-хану,  подать знак  к  спуску в  Кахети.  Тушины
поклялись ждать.
     Зураб чувствовал,  как  ледяной холод подкрадывается к  его сердцу.  Он
сжался, готовый к прыжку, и хрипло выкрикнул:
     - Отец, почему сразу мне не сказал?
     - Для церкови и для тебя, князь, выгоднее, чтобы не меч Саакадзе изгнал
персов, а... крест святой церкови.
     Зураб вскочил,  рванул ворот и едва сдержал поток брани.  Багровея,  он
сожалел,  что евангелие,  на котором уже лежал крест,  не скребница, а то бы
стоило уподобить пухлые щеки Феодосия крупу кобылы, и неожиданно взревел:
     - Аминь!
     Прошел  час,   другой.  Арагвинцы  нетерпеливо  поглядывали  на  плотно
прикрытые  створы.  Внезапно  массивная  дверь  распахнулась,  и  Зураб  так
стремительно выскочил из базилики,  что оруженосец не успел поздравить его с
принятием святого таинства, а конюх подвести коня.
     Примчавшись в Метехи,  Зураб легко взбежал по лестнице и крепким ударом
кулака приветствовал стража, не успевшего отсалютовать ему копьем.
     Узнав,   что  Шадиман  и   Хосро  еще  не  вернулись,   Зураб  злорадно
расхохотался,  залпом  выпил  кувшин  вина,  растянулся на  медвежьей шкуре,
положив, как всегда, рядом меч.

     Не  до отдыха было Иса-хану.  Слишком тревожно хлопала крыльями судьба.
Слишком липкой оказалась придорожная тина:  засосет с конем,  и сам Мохаммет
не  укажет,  где  стояло иранское войско.  А  Зураб?  Кто  из  наивных может
поверить в  добросердечность зверя?  Но  -  тысяча шайтанов!  -  он  дает  в
проводники тысячу арагвинцев. Не тут ли кроется западня? Может, сговорился с
Саакадзе  вывести  на   незнакомую  дорогу,   и   там  их  почетно  встретит
Непобедимый?
     Бархатные подушки,  мутаки,  сине-белые кальяны,  кувшины с  шербетом и
узорчатый поднос с дастарханом мало соответствовали разговору, длившемуся на
персидском языке в этом грузинском дарбази уже не первый час.
     - Не  думаешь ли ты,  храбрейший Иса-хан,  что я  не рискну сразиться с
Саакадзе?
     - Да сохранит меня аллах от подобной мысли, храбрый мирза!
     - Благородные советники, доверимся Зурабу, но не иначе, как спрятав под
халатами ханжалы.  А  если  тысяча арагвинцев сильнее десяти тысяч сарбазов,
тысячи марабдинцев и  аршанцев...  то  лучше нам  вступить немедля в  бой  с
Саакадзе, чем карабкаться над пропастью, убегая от него.
     - Это ли не мудрость! - польстил Шадиман. - А дальше что предполагаешь,
высокочтимый Хосро-мирза?
     - Две  тысячи  грузинских  дружинников  оставим  в  Телави  для  охраны
Исмаил-хана и еще десять с минбашами. Позволим Исмаил-хану скрыть от нас еще
десять тысяч,  донесем до жемчужного уха шах-ин-шаха:  "Аллах свидетель,  мы
поступили  осмотрительно,   оставив  Исмаил-хану  большое  войско",   и   из
пятидесяти тысяч  приведем в  Иран  только  тридцать.  Выслушав о  коварстве
турок,  "лев