ли потакать шуткам рассказчиц. Особенно смешила
их третья жена шаха, изображавшая кичливую ханшу, вторую жену Юсуф-хана.
     Поглядывая на  Гулузар,  чуткая Гефезе поняла,  -  и  ей  не  сладко от
Зюлейки.  Взяв  на  руки  маленького Сефи,  Гефезе ласками вызвала улыбку на
порозовевшем лице взволнованной наложницы...
     Как  видно,  звонкий смех  вызвал любопытство солнца,  ибо  оно  упорно
стремилось проникнуть через  разноцветное окно.  Но,  слегка вздув воздушные
складки,  розовая занавесь решительно преградила путь опасному в  полуденную
пору гостю.
     Нежный  фимиам  плыл  из  серебряных курильниц,  и  в  фиолетовой дымке
арабские  столики,  причудливые вазы,  шелковые  ковры,  тахты  с  атласными
подушками,  даже сами женщины,  звенящие драгоценными украшениями,  казались
фантастическим видением.
     - О моя царственная Лелу! - вдруг вскрикнула Гефезе. - Почему не вижу я
среди пышного куста розу Гурджистана?
     - Да  будет  для  Нестан,  возвышенная  умом  и  сердцем  Гефезе,  твое
благосклонное внимание бальзамом. Она все еще во власти тоски и черных дум о
коварном князе.
     - Не найдешь ли ты,  великодушная Лелу,  своевременным, чтобы я сказала
княгине слова утешения?  Может,  она услышит мольбу моего красавца Джафара и
пожелает владеть его сердцем?
     - Это  ли   не   ниспослание  аллахом  луча  солнца  в   темную  пещеру
страданий!..  О моя Гефезе! Поторопись с дарами к обкраденной судьбой, верни
ей  надежду на  счастье,  и  я  буду сопутствовать тебе,  как  малый спутник
большой звезды.
     В  не  менее  изысканных  выражениях попросив  вторую  жену  шаха  быть
приветливой хозяйкой  и  не  позволить  скуке  пробраться в  покои  веселья,
Тинатин и  Гефезе вышли из сказки теней в  суровую действительность.  Пройдя
два зала,  они остановились у  оконной ниши.  И  хотя их  здесь никто не мог
услышать,  они близко склонились друг к другу, и только шепот слегка колебал
прозрачную кисею.
     - О  аллах,  что  будет  с  царем Луарсабом,  если  шах-ин-шах  поверит
змеиному языку Баиндура,  раздосадованного тем,  что до  "льва Ирана" все же
дошел слух о  Кериме,  раздобывшем важные сведения в Гурджистане?  Проклятый
Баиндур-хан, боясь соперника, тайно переслал послание своему родственнику, а
сын ада,  Юсуф-хан,  всем известный свирепостью,  так прошипел в золотое ухо
шах-ин-шаха:  "Керим собака!  Гуль! Он предался Саакадзе, с которым снюхался
еще в Исфахане, и в угоду шайтану туманит мысли полководцев шаха, снабжая их
ложными сведениями".
     - Да отсохнет у скорпиона язык, чем провинился перед ним Керим?
     - Разве тебе,  алмазная Лелу,  не  известно,  что  скорпион,  не  успев
ужалить другого, жалит себя, целясь в свой собственный хвост?
     - Но благородный Караджугай неужели не защитит невинного?
     - Защитил,  вот почему шах-ин-шах не  разрешил Баиндуру самому замучить
пытками Керима, а приказал явиться к нему на грозный опрос.
     - О аллах! Керим здесь?!
     - Еще  солнце как  следует не  проснулось,  а  Керим уже ждал у  порога
нашего  дома...  Ничего не  утаил  от  моего  Караджугая правдивый Керим.  И
причину гнева Баиндура раскрыл...  да  унесет шайтан к  себе на ужин подлого
хана!.. Желая поскорей вернуться в Исфахан и не смея ослушаться шах-ин-шаха,
грозно  повелевшего  ему  хранить  жизнь  царя  Картли,   проклятый  задумал
уготовать Луарсабу случайную смерть.  То  камень вдруг свалился,  когда царь
должен был выйти в сад на обычную прогулку, то змея оказалась у лестницы, по
которой проходит царь,  скорпиона вдруг  нашли  в  покоях царя...  Но  зорко
следит верный Керим, и ничего не удается изворотливому лжецу. В ниспосланной
аллахом  смелости  Керим  даже  предупредил  Али-Баиндура,  что  змея  может
перелезть через забор и ужалить жен хана,  и хорошо,  что он, Керим, вовремя
заметил в  стене башни расшатанный камень,  иначе камень мог бы свалиться не
на  того,  для кого был предназначен,  и,  словно не  замечая глаз Баиндура,
извергающих зеленые молнии,  закончил:  не сочтет ли хан уместным довести до
острого слуха благородного Караджугай-хана о  проделках глупого Баиндура?  А
правоверным известно,  что  случается  с  ослушниками воли  "льва  Ирана"...
Взволнованнее становился торопливый шепот:  "Спасти Керима!..  Спасти,  если
аллаху будет угодно..."

     Отодвинув  столик  с  изысканным  дастарханом,  присланным  царственной
подругой,  Нестан  оперлась на  атласную подушку.  В  тонких пальцах забегал
желто-красный янтарь.  "Что дальше?"  -  в сотый раз спрашивала себя Нестан.
Отчаяние,  охватившее ее в первые дни, исчезло. Нет, она не доставит радости
изменнику Зурабу,  не  примет яд,  не разобьет голову о  железную решетку...
Очнувшись от  тяжелого  обморока,  она  вдруг  неистово закричала:  "Церковь
покровительствует изменнику!  Венчала с  другой!.."  Как  смел арагвинец так
подло забыть ее  муки?  Из-за  коршуна попала она в  черную беду!..  Но  кто
передал  ей  эту  радостную  весть,   присланную  Караджугай-хану  проклятым
Али-Баиндуром?  Зюлейка!..  Она  подкралась несмотря на  осторожность доброй
Тинатин. Говорят, не успела хорошо понять, о чем шипела змея, как упала она,
Нестан,  на пол,  словно с дерева яблоко...  Два месяца лежала ни живая и ни
мертвая...  И сейчас не знает -  жива или уже похоронена...  Тинатин умолила
шаха позволить ей переселиться в дом царственной Тинатин. Как нежная сестра,
ухаживает за ней подруга ее детских лет.  Теперь открыто гуляют они в  саду,
вспоминая Метехи.  Грузинская речь ласкает слух, слова утешения льют бальзам
на раненое сердце.  Но стоит ей остаться одной,  снова и снова преследуют ее
видения...  Вот она стоит под венцом с Зурабом,  вот скачет с ним н