ая заботой крестной.
     Нет,  напрасно добрая Хорешани успокаивает ее,  -  вместе с причудливой
ночью исчезло сияние дня...

     Долго шумели "барсы", негодуя на ледяного Даутбека. Даже Гиви, кажется,
впервые возмутился: "Да этот окаменелый "барс" и не думал вздыхать, прощаясь
с Магданой!" Но, верно, никто, кроме Дато, не догадывается, как жарки вздохи
друга, когда сон одолевает всех, кроме влюбленных.
     Наконец общими усилиями Даутбека затащили в  дом Дато.  И тут "барсы" с
жаром  набросились  на  друга.  Что  только  не  выслушал  он!  Да,  они  не
поскупились на сравнения, и Даутбек почувствовал себя одновременно и упрямым
ишаком,  и бесхвостым чертом,  и кривоглазым евнухом. И еще многими лестными
определениями в пылу дружеского восторга наградили разволновавшиеся "барсы".
     Мягче всех убеждал Дато.
     Даутбек молчал, внезапно он резко поднялся:
     - Если бы  даже достоин был  светлой княжны,  все  равно не  изменил бы
решения.  Какая цена дружбе, если при первом биении сердца способен забыть о
горестной участи  Димитрия?  Не  я  ли  обещал разделить с  ним  одиночество
сердца?
     - Напрасно терзаешься,  дорогой.  Первый обрадовался бы  твоему счастью
Димитрий, ибо он и жалеет Магдану, и восхищается ее гордостью.
     - И  это  знаю,  Дато,  но  так  лучше:  не  пристало мне  родниться со
"змеиным" князем.
     - Родниться?  Да  он  от  позора с  ума сойдет!..  И  какой вой подымут
остальные Барата в фамильных гробах...
     - А  я  не  люблю,  когда у  меня под  ухом мертвецы вопят,  особенно в
княжеских бурках.  -  И, резко меняя разговор, Даутбек засмеялся. - Ты лучше
другим восхищайся!  Как  ловко Теймураз уничтожил картлийские дарбази Славы!
Знал,  шаирописец, чем княгинь переманить: сначала устроил в Телави праздник
цветения миндаля, потом праздник рождения шелка, потом праздник розлива вин,
праздник похищения быка... Говорят, все княгини, подобрав шальвари, гонялись
по Алавердскому лугу за перепуганным бугаем.
     "Барсы" переглянулись: довольно насиловать волю друга, довольно терзать
несбыточной мечтой.  И, остановившись на празднике похищения быка, принялись
изощряться  в  фривольных  подробностях:   рассказывали  о  джейраноподобных
князьях,  которые в угоду кахетинцу умиленно созерцали, как их жены царапали
о колючую ежевику то, что опасно царапать.
     - Скажу прямо,  дорогой, - заразительно смеялся Дато, - не только быком
готовы угождать кахетинцу.
     - Еще бы!  Не перестают страшиться воцарения Георгия Саакадзе!  Ведь он
предпочитает, чтобы не родовитые жены гонялись за рогатой жертвой, а рогатые
мужья гонялись бы за "львом Ирана".
     Кажется,  на  годы хватило бы  насмешек,  но  вошла Хорешани,  и  сразу
оборвался разговор  не  для  женского  уха.  Бурным  весельем  встретили они
известие, что жирные телята томятся желанием быть растерзанными "барсами", а
тугие бурдючки сами выкатились из подвала.


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     - Опять не тот сон! - вскричал Хосро, швырнув в Гассана золоченые коши.
- Когда же ты, радость собаки, увидишь сон, желательный мне?
     - О ага мирза,  сосуд благовоний,  разве я повелеваю снами?  Я вижу то,
что аллах благосклонно посылает.  Хороший сон, ага. О гебры, - закричал я, -
почему ишак, нагруженный шелковыми коврами, вылез прямо из солнца?
     - Что?  Ишак?  И ты смеешь называть это хорошим сном?!  -  И обозленный
Хосро, схватив кальян, свирепо запустил им в Гассана.
     Ловко увернувшись и  наступив на расколотый фарфор,  Гассан невозмутимо
продолжал:
     - О гебры,  будьте свидетелями перед небом -  не аллах ли гяуров въехал
на ишаке в священный город? Не за ним ли с мольбой и надеждой бежал народ?
     - Замолчи,  презренный! - вскричал Хосро, вспомнив замок отца в Кахети,
где любил молиться перед иконой,  изображавшей въезд Христа в  Иерусалим.  -
Как смеешь ты, жир кабана, думать, что народ бежал за ишаком?
     - О аллах!  За кем же бежать народу, если ишак вез священную поклажу? -
Заметив зловещие пятна на  лице  Хосро,  предвещающие большую битву,  Гассан
услужливо пододвинул к  Хосро  столик  с  драгоценной вазой,  предварительно
выхватив из нее бархатистые розы.
     - О ага мирза,  дослушай милостиво,  и ты увидишь,  что ишак тут ни при
чем...  Вылез ишак из солнца и  оглядывается,  где ему разостлать коврик.  О
ишак,  закричал я,  разве ты не узнал дом ага мирзы?.. - Гассан вдруг на миг
замолк:  он увидел через решетчатое окно скачущего всадника в шлеме шахского
гонца и,  захлебываясь,  вскрикнул:  - О ишак, ишак, стели скорее коврик под
ноги моему ага мирзе, ибо не по песку же он пойдет к шах-ин-шаху!..
     Задыхаясь, вбежал молодой слуга:
     - Велик  аллах в  своем милосердии!  От  шах-ин-шаха  гонец!  Да  живет
шах-ин-шах вечно, он призывает тебя.
     - Гассан,  -  завопил Хосро,  величественно сбрасывая с  себя  парчовый
халат, - прими дар! А если беседа со "львом Ирана" будет для меня радостной,
получишь и золоченые коши.

     Тинатин  вышла  на  верхнюю  террасу сада.  В  обычной истоме  томились
пальмы,  опять таинственно журчал фонтан.  Но Тинатин знала,  -  сегодня все
необычно. Сегодня решается поход на Грузию... "Опять моя страна подвергается
смертельной опасности. Сквозь зелень платанов здесь так же будут алеть розы,
нежные  звуки  лютни  нарушать дрему  апельсиновых деревьев,  а  там  долины
захлебнутся  в  крови,  стон