сить  к  твоим
стопам скудные мысли...
     Керим  склонился и  хотел поцеловать край  одежды,  но  Саакадзе быстро
поднял его и трижды облобызал.
     "Барсы" бросились к нежданному гостю и,  если бы не Папуна, задушили бы
в дружеских объятиях.
     - Царица... дитя мое... Тэкле, - глухо повторила Русудан.
     - Аллаху  угодно избавить тебя,  о  моя  повелительница,  от  горестей.
Светлая,  как облако,  царица здорова.  Да не омрачит тебя скорбь,  здоров и
светлый царь Луарсаб.
     - Тогда  зачем  же  ты,  пустой  арбуз,  прикатился сюда,  рискуя своей
зеленой шкуркой? - не особенно владея собой, спросил Папуна.
     - Я сказал себе так...
     - Как ты сказал себе,  потом узнаем, а сейчас садись, ешь, пей и забудь
о паршивом Али-Баиндуре. Пора знать: когда я праздную встречу с друзьями, не
люблю, чтобы мне напоминали о нечистотах.
     А взбудораженные "барсы", то обнимая растроганного Керима, то упрекая в
воздержанности к вину,  забрасывали его расспросами о Тэкле,  о Нестан. Ведь
он видел ее? Улучив минуту, и Эрасти выкрикнул:
     - А мать, отец, здоровы ли? Не забыли ли мою Дареджан и сына Бежана, не
прислали ли просьбу?
     Приличие требовало учтивого ответа,  но Керим, едва успевая обдумывать,
с неудовольствием замечал, что слова его катятся, подобно орехам по неровной
доске.
     Саакадзе выжидательно молчал,  вглядываясь в  Керима.  Вот он  -  чужой
веры,   чужой  страны,   сейчас  богатый,   красивый.   Что  заставляет  его
пренебрегать  радостями  жизни  ради  несчастных  Тэкле  и   Луарсаба?   Что
заставляет его страдать их страданиями и  радоваться их радостями?  Почему с
благоговением он  смотрит на  Папуна?  Почему с  братской лаской восхищается
ростом Автандила,  резвостью Иорама? И, точно отвечая на эти мысли, Димитрий
вскрикнул:
     - Посмотри,  Георгий,  он такой же, он весь наш! Полтора года не устану
поить его грузинским вином.
     - Аллах свидетель,  я на большие годы рассчитываю,  ибо,  когда удастся
вырвать из когтей шайтана светлую царицу и благородного в своей чистоте царя
Луарсаба,  я  вместе  с  ними  покину  навсегда страну,  где  судьба каждого
правоверного висит на волоске ханской бороды.
     - Выходит, ты сказал себе такие слова...
     - Да,  ага Дато... Мудрый Хусейн изрек: "Созерцай солнце, и ты испаришь
из души своей печаль и  сомнение".  Поспеши,  о Керим,  ибо медлительность -
мачеха удачи...
     И,  словно  торопясь  сбросить  груз,  Керим  подробно рассказал о  все
возрастающей опасности для жизни пленников.  Уже совсем пожелтел царь,  даже
глаза покрылись желтой дымкой,  уже голос слышен будто со второго неба...  А
царица? О аллах, почему не поможешь вырвать из когтей костлявой судьбы тобою
созданных для трона? Или в величии своем не замечаешь, как тонка и прозрачна
стала прекрасная царица?  Или каждый день не  приближает ханжал к  горлу?  О
аллах, аллах!..
     - Оставь аллаха в покое,  -  буркнул Папуна, - или ты не замечаешь, как
спокоен к твоим воплям властелин рая?  Скажи лучше,  на что ты рассчитываешь
здесь?
     - Высокочтимый ага  Папуна,  неизбежно моему  повелителю,  великому  из
великих Моурави, помочь тонущим в зеленой тине.
     - Ты даже придумал, как помочь, - усмехнулся Саакадзе.
     - "Лев Ирана" сейчас занят...
     - Готовится к прыжку на Картли?
     - На Кахети тоже,  ага Дато, ибо Русия все больше склоняется к дружбе с
шахом  Аббасом,  и  не  только  торговой...  Об  этом  отдельный разговор  с
повелителем моих желаний...
     - Тогда говори о походе Моурави на Гулабскую крепость.
     - Как раз ты угадал,  ага Даутбек.  Мудрость подсказывает: воспользуйся
попутным ветром...  В  один из  дней на  базар Гулаби прибывает проходящий в
Исфахан караван.  Тридцать верблюдов покачивают на  своих  горбах шестьдесят
сундуков,  в каждом сундуке дружинник, желающий спасти царя и царицу. В этих
сундуках победоносные минбаши ага  Дато,  ага  Даутбек,  ага Димитрий и  ага
Элизбар...  Видит аллах,  я не очень долго уговаривал Али-Баиндура присвоить
караван, нагруженный индусской золотой посудой и драгоценностями для ханских
гаремов.  Али-Баиндур повелевает пригнать караван в крепость,  ибо хан решил
закупить поклажу для своего гарема.
     - Молодец Керим! - воскликнул Дато. - А сколько в Гулаби сарбазов?
     - Двести,  ага Дато; только сто в одно из утр, угодных аллаху, выедут в
соседний рабат ковать коней, так как у гулабского кузнеца как раз в эту ночь
сгорит кузница...  Аллах  поможет мне  напоить двадцать сарбазов опиумом,  и
они, расставленные на постах, будут подобны сонным мухам.
     - В таком деле "барсы" будут участвовать, - твердо сказал Ростом.
     А  за  ним  и  остальные стали  упрекать Керима,  не  включившего их  в
"караван" спасения.
     - Еще бы!  Попробуй меня оставить! - не на шутку обеспокоился Гиви. - Я
должен покачиваться на  одном  верблюде с  Дато,  иначе он  может свалиться.
Хорешани только мне доверяет беспечного мужа.
     Понимающе  кивнув  ему,  Георгий  задумался.  Русудан  встала.  За  ней
Хорешани и Дареджан.  Осторожно прикрыв за собою дверь,  женщины поднялись в
покои Русудан.
     - О господи, лишь бы Моурави согласился, - шептала Дареджан.
     Долго в  эту  многозначащую ночь мерцали огни в  доме Саакадзе.  Но  не
слышно было песен веселья или звуков чонгури.  Ре