медведь-молотобоец,
молотом расплющивая золотое яблоко.  Так!  -  одобрительно отзывался кузнец,
ударом молота вызывая прибой волн.  Так! - ревел медведь, и ветер срывался с
его молота и  валил в поле с коней всадников в причудливых камзолах,  кроша,
как солому, королевские шпаги. Так! - в свою очередь гремел кузнец, загребая
море,  из глубин его вызывая семь богатырей в багряных шеломах,  дышащих так
жарко, что пепел стелился по опочивальне.
     Почивал  царь  Михаил  Федорович  до  вечерен,  часа  три.  Проснулся в
холодном поту;  тяжело озираясь,  натолкнулся взором на  загорскую игрушку -
белье  богородское,  -  намедни присланную отцом патриархом.  В  полусумраке
белели  медведь и  кузнец,  и  казалось -  кузнец  загадочно подмигивает,  а
медведь только и  ждет  выкрика "так!",  чтобы  опустить с  размаху молот на
наковальню.
     Царь нетерпеливо крикнул постельничего,  велел подать полотенце,  обтер
лоб,   словно  сгоняя  следы  странного  сновиденья.   Узнав,   что   прибыл
государь-патриарх и  ждет его выхода,  заторопился.  В обыкновенном выходном
платье,  опираясь на  посох  индийского дерева,  скоро  вышел  в  сводчатый,
расписанный золотым,  синим  и  пурпурным узором зал,  где  на  возвышении у
полуовального окна,  друг  против  друга,  высились два  трона  -  царский и
патриарший, постоянное место секретного разговора.
     Глядел Филарет на царя,  как обычно, с затаенною ласковостью, а говорил
властно, хоть и тихо:
     - По досмотру оказалась в шахском ковчежце часть некая полотняна,  а от
давних лет кабы видом красновата,  кабы на  медь походит.  А  под нею писаны
распятие и иные страсти господни латинским письмом, а латынь еретиков...
     Изложил патриарх досконально и  беседу  Ивана  Грамотина с  послом царя
Теймураза.  Отвергает Феодосий самую  мысль  о  возможности пленения святыни
иверской нечестивцем шахом.
     Царь мысленно переспросил: "Так?!"
     А патриарх, будто расслышав этот удивленный возглас, подтвердил:
     - Так...  Да  ведь  и  впрямь Христов хитон прислан от  иноверного царя
Аббаса-шаха,  и  без  истинного свидетельства ту  святыню за  истину принять
опасно... Но...
     Пытливо  вслушивался царь,  словно  речь  патриарха  приглушали  другие
голоса: свейские, персидские, грузинские.
     - Но,  -  многозначительно повторил Филарет,  "не час ссоре государству
Московскому с богатым Ираном.
     - И  Грузию обижать негоже,  -  мягко проговорил царь,  точно стелил не
слова,  а лебяжий пух.  -  Есть правда в ее великом гневе на шаха.  А с нами
Грузия одной веры, и пожаловать пора ее честью и приближеньем...
     - Наступит час -  пожалуем,  -  согласился Филарет, - а только укрепить
раньше Москву предназначенье наше...  Укрепить как  будущий оплот всех стран
христианства,  а ежели что с державой нашею произойдет страшное,  то и то же
страшное произойдет с землей Иверскою,  ибо праведная церковь одна, и судьба
паствы ее тоже едина.
     Царь не перечил. За решетчатым окном в синеве растекался вечерний звон,
наполняя душу  покоем.  И  хотелось уйти  в  этот умиротворяющий покой,  где
только мерцают притаенные огоньки лампад и где так легко, легко...
     - Так...  -  нарушил патриарх полудрему сына.  -  Так и  порешим.  Иран
ублажим и Иверию не обидим.  Не дело мирских,  хоть и высоких, людей судить:
подлинна ли  есть риза господа нашего в  ковчежце шаховом.  Пусть ту святыню
свидетельствуют чудеса, кои и сотворит святыня.
     - Будем  просить  всещедрого человеколюбия бога,  -  устало  согласился
царь.
     А патриарх, подумав, ответил загадочно:
     - Чтоб милосердный бог в святыне уверил и чудеса явил...


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

     Царь Теймураз в  каком-то  ослеплении верил в  полный успех грузинского
посольства в Русии. Он не желал вспоминать былые неудачи и убежденно говорил
своим советникам:  "Сейчас нет причин отказывать Картли-Кахетинскому царству
в  защите  стрелецким огнем.  Архиепископ Феодосий докажет выгодность и  для
Русии  военного  укрепления  Кахети.   Ведь  крепость  обороны  способствует
поднятию торговли.  А в обширной торговле нуждается после Смутного времени и
сама Русия. Москва начнет снаряжать большие караваны в Телави, да, в Телави,
как  в  стольный город,  и  тогда  в  Кахети наступит день,  вычеканенный из
золота..."
     Уверенность царя  передалась купцам  и  амкарам.  Произошло непонятное:
единая  семья  кахетино-картлийского амкарства,  веками  связанная  трудовой
дружбой, точно под влиянием огня стала распадаться на враждующие партии.
     Ликовали и старейшие князья: ведь им принадлежат не только ущелья, но и
дороги,  пересекающие эти  ущелья.  Они  уже  слышали звон  пошлинных монет,
падающих в фамильные сундуки.
     Радовался,  шумел  телавский майдан:  кахетинская торговля должна стать
ведущей в царстве. Русийские товары только через Телави будут направляться в
Турцию и Индию. А индийские и турецкие товары через Телави хлынут в Русию...
Сквозная торговля сулила кахетинским купцам такие барыши,  что они поспешили
договориться с владетелями дорог о размере двойных и тройных пошлин.
     Телавский   мелик,   не   переставая   завидовать  тбилисскому  мелику,
торжествовал:  скоро картлийская торговля не будет иметь веса и  пера удода.
Придется  дать  заказ  амкарам-ткачам  на  ковровый  рисунок,   изображающий
картлийскую торговлю как  павшего от  голода  осла,  и  переслать в  подарок
тбилисскому мелику Вардану.  Пусть веселится!  И крепко запомнит:  чей царь,
того и торговля.
     Торговые лазутчики Вардана  Мудрого примчались из  Телави  в  Тбилиси и
ошеломили Вардана вестью  о  новом  вероломстве.  Не  скупясь на  проклятия,
Вардан прицепил к поясу парадный кинжал и засеменил к дому Моурави.

     Но  заняться