|
силы Зураба Эристави к кахетинскому войску. И по другой важной
причине князь Арагвский желателен был Теймуразу: Симон Второй, ставленник
шаха, по-прежнему находился в Тбилисской крепости, которую, как скрытно
утверждал Цицишвили, Моурави не разрушил из-за какой-то затаенной цели,
вселяя в одноусого глупца надежду на сговор с ним. Недаром однажды
архиепископ Феодосий в тревоге сообщил, что Трифилий, настоятель Кватахеви,
чуть не проговорился ему о каких-то замыслах Шадимана Бараташвили. Опасался,
видно, заговора и Зураб, поэтому в приливе откровенности пылко поклялся
преподнести царю Теймуразу голову царя Симона.
Сложившиеся обстоятельства, особенно упоминание о Шадимане, вынудили
Теймураза благосклонно отнестись к сватовству Саакадзе. Но мысленно царь еще
тверже решил использовать политические ходы Моурави и впредь шагать по уже
проложенному им пути, решительно отстраняя его от дел царства.
Доброжелательно внимая заключительным словам Моурави, царь думал: "Надо
непременно напомнить князю Зурабу: за прекрасную царевну Нестан-Дареджан
небольшая цена - голова Симона Второго".
- Мы возжелали поразмыслить и благосклонно объявить о нашей воле
княжеству Картли... - Теймураз поднялся и, неожиданно столкнувшись со
взглядом Дато, громко расхохотался: - Помнишь, азнаур Дато:
Красотою лучезарной затемняя лик светила,
Серебристой рыбкой плещут в водах гурии лазурных...
- Никогда, светлый царь, не забыть мне твоей милости, - низко
поклонился Дато. - Не сочтешь ли ты и сегодня, светлый царь, возможным
усладить наш слух сладкозвучными шаири?
Даутбек взглянул на опешившего Гиви и собрал все свое мужество, дабы
сохранить серьезность. Саакадзе затеребил ус. А Дато, не моргнув глазом,
продолжая мягко уговаривать стихотворца.
Теймураз повеселел. Он как раз отделал маджаму "Спор вина с устами".
Ему страстно захотелось вот сейчас прочесть эту маджаму. Волнуясь, он стал в
позу. Но Чолокашвили поспешил напомнить царю о часе его трапезы. Стихотворец
просиял, широко улыбнулся:
- Жалую тебя, Моурави, совместной едой. И вы, азнауры Картли, следуйте
за мной. Пусть и прибывшие с Моурави посетят меня. Да отхлынут от нас в час
отдохновения заботы и притворство. Остаток дня посвятим маджаме и вину...
Долго лежал на тахте Георгий, закинув под голову руки. Уже порозовевшее
солнце выглядывало из-за гор, уже где-то призывно играла свирель пастуха,
уже несколько раз Эрасти тревожно прошелся мимо дверей, а Георгий, прикрыв
глаза, не мог отделаться от обаяния маджамы, увлекшей его в мир благоухающих
роз... Сейчас ему было немножко неловко вспоминать, как он, суровый воин,
опьяненный маджамой "Спор вина с устами", вдруг, сам неожиданно для себя,
упал на колено и поцеловал край одежды стихотворца. Хорошо еще, что такое
проявление легкомыслия Джандиери истолковал как верный шаг политика и
одобрительно кивнул головой, ибо в этот миг и остальные застольники заметили
необычно просиявшее лицо Теймураза. Совсем рядом ясно донесся шепот
Чолокашвили: "Царь сейчас решил отдать царевну Зурабу Эристави".
- Приходится ликовать, спокойный верблюд, - встретил Саакадзе
нетерпеливо ворвавшегося Эрасти, - что венценосец не догадался маджамами
побуждать князей к измене мне, иначе я вынужден был бы признать себя
побежденным. И то правда, что можно противопоставить его вдохновенным одам,
способным испепелить душу, искривить путь, сбросить колесницу в бездну.
- Не знаю, Моурави, почему ты опутался напевами царя, но хорошо знаю,
почему я, верблюд, уподобился ишаку и упрямо отгонял от твоего порога
владетельных баранов, которые, обнявшись с "барсами", до третьих петухов
нараспев читали маджаму царя Теймураза.
Восхищение Моурави и поклонение азнауров опьянили стихотворца, но не
царя. Утром царь с ближайшими советниками еще раз трезво взвесил все выгоды
от сближения Арагви и Алазани и повелел вынести по правую сторону трона
царские регалии, по левую - знамена Кахети и Картли.
И не успел Мирван Мухран-батони, склонив одно колено перед троном,
вымолвить как следует мольбу о милости к арагвскому владетелю, не успели
другие князья хором воспеть просьбу, как царь Восточной Грузии объявил о
своем благосклонном решении соединить в счастливом браке царевну
Нестан-Дареджан и князя Зураба Эристави.
Пировали только один день... Спешили...
Бракосочетание, залог твердого мира между царем Теймуразом и Моурави,
было назначено в Ананурском храме, высящемся на горе Шеуповари -
Неустрашимой.
Моурави спешил покинуть Кахети. Такая она не нравилась "барсам".
Пробовали "барсы" говорить с кахетинскими азнаурами, но они явно сторонились
картлийцев. Или опасались гнева царя, или сами решили: чей царь, те и
главенствуют, - но только на призывы "барсов" крепить сословную дружбу
угрюмо отвечали: "Теперь не время отделяться от князей".
- Ну что ж, мои "барсы", - негромко сказал Саакадзе, - познаем еще раз,
что и азнаурство состоит не только из единомышленников. Будем остерегаться
перебежчиков, предпочитающих сохранение личной шкуры доблестному служению
отечеству.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Когда-то царь Ануширван Сасанид повелел повесить у входа в свой дворец
цепь с колокольчиком. Каждый, кто искал правосудия, мог позвонить. Старый
осел, подвергавшийся беспрестанно ударам и понуканиям, тоже решил позвонить
в колокольчик.
Притчу эту нередко вспоминал Булат-бек в Русии, не столько завидуя
ослу, сколько проклиная Али Баиндура.
|
|