ассказ Дато.
     Долго в эту ночь не гаснул светильник в комнате Георгия. Бессознательно
водя гусиным пером по свитку, Саакадзе обдумывал провал плана приобретения у
Русии пушек.  Раз  уж  испытанный в  трудных делах Дато  ничего не  добился,
значит действительно Русия пока что не в силах помочь. Игру воображения царь
Теймураз принимает за  подлинные ценности.  Нет,  не  царь Теймураз,  а  он,
Саакадзе,  прав;  только на  свой народ можно сейчас рассчитывать.  Но  если
сядут на коней даже пятнадцатилетние мальчики,  все равно войска будет мало.
Необходимо убедить упрямого царя.  Но чем?..  Картли-кахетинский трон совсем
вскружил голову упрямцу.
     "Мы  выше  всех!"  -  твердит он  в  ответ  на  бесконечные доводы его,
Моурави. Выше - пожалуй, но сильнее ли? А сейчас медлить как никогда опасно.
Видно,  придется Дато  выехать в  Кахети.  Предлог подходящий -  передать от
архиепископа Феодосия,  что борется он с  "шаховыми измышлениями" и что царь
русийский пока не дает отпускную грамоту; может, пресвятая богородица внушит
патриарху  Филарету  желание  оказать  единоверцам  помощь.  Может...  нужен
большой  план  создания  единого  картли-кахетинского войска,  план  ведения
неминуемой войны с шахом Аббасом.  Может,  время кровавого дождя внушит царю
Теймуразу желание принять стратегический замысел, который вот уже второй год
обдумывает Георгий Саакадзе...
     Выехать "барсам" в  Кахети на  следующий день не удалось.  Гиви заявил,
что пока не раздаст подарки и не перекует коней,  а кстати, не выкупает себя
и Дато в серной бане, он с места не тронется.
     Упоминание  о  тбилисской бане  вызвало  у  Гиви  желание  рассказать о
русской бане.  Оказывается,  больше всего его,  Гиви,  изумила там  огромная
деревянная комната с чудовищной печкой посредине.  Вдоль стен тянулись полки
в несколько рядов.  Сначала,  рассказывал Гиви, ничего нельзя было понять. В
каком-то  смутном тумане  двигались голые  люди.  Говорили,  что  среди  них
находились и женщины,  но он,  Гиви,  что-то не разобрал...  Люди беспощадно
колотили друг  друга  березовыми вениками,  поминутно опуская  их  в  шайки,
полные кипятка. "Наверно, игра такая", - подумал Гиви, но, опасаясь прослыть
невеждой,  не спросил у  толмача.  А если бы даже и спросил,  толмач едва ли
ответил  бы,  ибо  из  него  уже  выколотили березовыми вениками  не  только
персидские,   но  и  русские  слова.  Наверно,  это  истязанье  -  русийский
шахсей-вахсей! И, выхватив из груды веников, что были навалены в углу, самый
крепкий,  он  с  криком "шахсей-вахсей!  ала!  яла!"  неистово стал хлестать
чью-то  жирную спину,  а  сам  думал:  "Вот сейчас жирная спина тоже схватит
веник,  и  тут  пойдет у  нас  настоящая драка".  Но  избиваемый стал весело
подпрыгивать,  охать,  фыркать и восклицать: "Добро! Добро!". И, очевидно от
удовольствия,  тоже  схватил веник  и,  окунув в  кипяток,  принялся нещадно
хлестать спину Гиви.  Тут он, бесстрашный "барс" Гиви, взвыл, как ошпаренный
смолой  шакал.  Напрасно он  кричал:  "Добро!  Добро!",  извивался,  прыгал,
отскакивал: детина ухмылялся и продолжал трудиться, потом вдруг схватил его,
Гиви, и бросил, как перышко, на третью полку. Если бы он, Гиви, был на коне,
то  десятипудовый толстяк  непременно швырнул бы  его  вместе  с  конем  под
потолок.  И здесь глупый пар,  вообразив себя нежным молочным облаком, начал
бесцеремонно обволакивать Гиви,  залезая в  нос,  уши  и  всюду,  куда сумел
заползти.  А этот "барс" Дато стоял посередине бани и так хохотал, что стены
дрожали.  В эту минуту он,  Гиви,  впервые усомнился в дружбе к нему азнаура
Дато. Хорошо еще, что вовремя догадался спрыгнуть вниз и трижды окатить себя
ледяной водой...
     Гиви  вдруг  оборвал  рассказ и  удивленно оглядел дарбази.  От  хохота
"барсов" дрожали  стены.  Элизбар,  скрючившись,  держался за  живот,  Пануш
катался по  тахте,  Автандил вертелся,  как  волчок,  не  в  силах  выдавить
застрявший в горле смех. А этот длинноносый черт? Что с ним? Уж не подавился
ли он косточкой от персика? Даже Георгий чему-то рад.
     Но вот Папуна,  обняв растерявшегося Гиви,  посоветовал ему поспешить в
серную баню и  научить терщиков выколачивать из  картлийских князей нечистую
силу.
     Наутро  Гиви  никому  не  давал  покоя,  он  торопился поразить  друзей
привезенными подарками,  и  добрая  Хорешани уже  расстелила для  этой  цели
праздничную скатерть. Он слишком порывисто сдернул кожаный ремешок с первого
хурджини, и "барсы" уставились на посыпавшиеся шапки на зайцах, раскрашенные
деревянные яйца, рогатых петухов...
     Неестественно улыбаясь,  Автандил  вертел  в  руках  фаянсовое  пестрое
блюдце.  "Что я,  кошка? - негодовал Автандил. - Всю жизнь пью вино из чашки
или среднего рога!" "А Хорешани на что кокошник и платье русийской девушки?!
- негодовала Дареджан.  -  Разве она  не  носит всю жизнь тавсакрави и  кабу
княгини?" Но Гиви прибег к мольбе, и Хорешани стала ходить, расставив руки и
покачивая бедрами,  как ее учил Гиви,  и так проходила целый день. Одна лишь
Дареджан не  поддерживала восхищения "барсов" и  сердито  повторяла:  "Разве
пристойно княгине уподобляться шутихе?" Хуже пришлось Русудан.  Торжественно
врученные ей меховые рукавицы она вынуждена была на