ил твои труды.  Не повторяй, Георгий, промаха и
помоги мне приблизиться к  кахетинским Багратиони,  тем самым ты  поможешь и
себе.
     - Но, дорогой Зураб, раньше надо расторгнуть брак с бедной Нестан.
     - Церковь согласна со мною,  -  вспыхнул Зураб,  -  подобало ли княгине
Нестан  унижаться?  Почему  самолюбиво  не  последовала она  примеру  царицы
Кетеван,  которая  предпочла мученический венец  измене  церкови?  Зачем  не
вспомнила царя  Луарсаба,  который даже во  имя  трона и  неземных страданий
Тэкле не изменил святой вере? Церковь уже расторгла мой брак с недостойной.
     - Дорогой Зураб,  этот  разговор не  будет подобен ветру в  пустыне.  Я
обдумаю,  как  убедить царя  Теймураза вручить юную царевну уже  возмужалому
воину.
     - Только ты,  мой брат,  сумеешь найти способ... - И Зураб рассыпался в
лести и благодарности.
     Похлопав по плечу князя, Саакадзе поднялся:
     - Пойдем, Зураб, новое утро всегда мудрее ушедшего дня.
     Долго не смыкал глаз в эту ночь владетель Ананури, обдумывая разговор с
Саакадзе:  не допустил ли он,  Зураб,  какой-либо ошибки?  Нет,  он не забыл
былых  промахов  и   с   первых  же   дней  воцарения  Теймураза  действовал
осмотрительно. Он должен, должен достигнуть задуманного!
     Вдруг Зураб вскочил,  глаза его загорелись,  в  точности как у медведя,
когда,  став на задние лапы, зверь силился достать его горло, но тут же пал,
пронзенный острым ножом...

     Через  три  дня,  проводив Моурави до  душетского поворота,  Зураб,  не
возвращаясь в  Ананури,  круто повернул коня и  направился в  Сацициано.  Он
проносился над  крутизной  и  без  устали  взмахивал нагайкой,  точно  хотел
подхлестнуть само время.
     Старый Цицишвили при виде Зураба приятно удивился, но, не выдавая своих
чувств, покусывал белый ус.
     - Князь  Арагвский,  Зураб  Эристави,  требует  тайного  съезда  высших
княжеских  фамилий?  А  кто  осмелится протестовать,  если  дело  на  пользу
княжества?..
     И  Цицишвили еще  потчевал Зураба полусладким вином,  а  его  гонцы уже
скакали в ближайшие и дальние замки.
     Вскоре в  Сацициано потянулись высшие владетели,  надев на великолепную
одежду  скромные бурки  и  башлыки.  Они  явно  избегали встреч и  осторожно
пробирались по лесным и горным тропам.
     Тайный съезд в  Сацициано длился только один  день.  Спорить было не  о
чем. Все, все согласны!.. О, еще как согласны!
     Тотчас после тайного съезда был назначен открытый.
     В  Тбилиси  спешно  съехались представители всех  владетельных фамилий.
Совещание шло  в  зале  высшего княжеского Совета,  украшенном символической
стенописью:  Георгий  Победоносец в  княжеских  доспехах  пронзает  дракона,
обвившего огненным хвостом башню замка.
     Предвидя, к чему сведутся речи владетелей, Саакадзе не поехал на съезд.
Он инстинктивно избегал князей,  хотя как будто все делалось по его желанию.
Но  почему?  Откуда  это  чувство  отчуждения,  так  властно охватившее его?
Пробовал Саакадзе гнать от себя подозрительные мысли,  как недостойные в дни
нарастающей тревоги, но они, как черная тень, неотступно следовали за ним.
     На  четвертое утро  съезда  Зураб  выступил с  обличительной речью.  Он
упрекал князей в преступной слепоте -  ведь их замкам угрожает шах Аббас - и
властно потребовал от  легкомысленных князей немедленного возвращения дружин
на Дигомское поле,  где обучал их раньше Великий Моурави.  Сейчас он,  князь
Эристави Арагвский, будет хозяином поля.
     Сначала   князья   притворно  колебались,   потом,   будто   убежденные
сокрушительными доводами,  одобрили замысел Зураба и клятвенно заверили его,
что пришлют дружины обратно.
     Забыл о покое и сне Зураб,  взяв в свои жесткие руки "дело Дигоми".  По
примеру Саакадзе,  он  установил число чередовых и  лично руководил сложными
"боями",  в точности повторяя приемы Моурави.  "Барсы", хотя и содействовали
Зурабу,  но,  не в силах отделаться от какой-то подозрительности,  неустанно
советовали Моурави вновь  самому  стать  хозяином поля  и  принять под  свою
сильную руку царское, княжеское и церковное войско.
     - Напрасно!  -  с досадой возражал Саакадзе.  -  Тогда Зураба перетянул
Шадиман,  намереваясь открыть шаху ворота Грузии,  а  сейчас Зураб тянется к
Теймуразу,  который возжелал захлопнуть перед шахом ворота Грузии.  Выходит,
измена на пользу Картли будет.
     Может быть,  и не так легко сдались бы "барсы", но тут произошло важное
событие.

     Вернулись  Дато  и  Гиви.  Вернулись внезапно,  свалились как  снег  на
голову;  и не верилось бы,  что уезжали они,  если бы на взмыленных конях не
виднелись запыленные русские чепраки, а на них самих не блестели бы боярские
поясные ножи, преподнесенные им Юрием Хворостининым.
     После степных пространств,  где  солнце добела раскаленным медным шаром
долго висит над землей,  после прямых,  как растянутые войлоки, дорог Дато и
Гиви  радостно вглядывались в  кольцо  гор,  обступивших Тбилиси,  и  как-то
блаженно улыбались.
     То, что Дато решился оставить посольство, указывало на важность дела. И
вот  почему Дато,  едва успев снять дорожную одежду и  осушить рог  встречи,
сразу, по просьбе Саакадзе, приступил к рассказу о пребывании трех посольств
в  Москве и  о  коварном плане шаха Аббаса протянуть между Грузией и Россией
"хитон господень".
     - Одно хорошо:  дружбу терского воеводы тебе привез, - закончил длинный