ели под руки,  другие шли сами,  а третьи -  целовальники, подьячие,
разная мелкая сошка - толпились у крыльца, ожидая, пока дворецкий позовет их
на пир.
     Хворостинин лобызался с  равными себе.  Они  оставляли верхнее платье в
передних комнатах, но брали с собой шапки, а в них - тафтяные носовые платки
с золотою бахромою.
     - Коням  твоим не  изъезживаться!  Цветному платью не  изнашиваться!  -
говорили хозяину гости, входя через низенькие, обитые войлоком двери в сени.
     Будто все приглашенные в сборе,  но Хворостинин тревожился -  грузинцев
нет... Ну и господь с ними! И тут же сожалел: или прохладно звал? Или дорогу
не нашли? Послать разве навстречу челядинцев с фонарями?
     Но  тут крыльцовая дверь распахнулась,  и,  сбрасывая белые с  золотыми
позументами абы, торопливо вошли Дато и Гиви.
     От   неожиданности  бояре  на   миг  застыли  и   без  стеснения  стали
разглядывать грузин. Каких только алмазов, яхонтов, изумрудов не сверкало на
диковинных,  отороченных мехом  коротких кафтанах,  у  одного  цвета  спелой
малины,  у другого цвета подсолнуха.  Искры сыпались с перстней, унизывавших
пальцы.  Жемчуг вперемежку с яхонтом вился вокруг шеи. Пластины из чеканного
золота горели на  их  поясах.  Мягкие сапоги из голубого и  красного сафьяна
сверкали сапфировыми звездочками,  а  над  ними задорно подпрыгивали золотые
кисти.  Но еще больше дивились бояре на невиданное оружие - кунды, индийские
сабли с замысловатым сочетанием камней на слоновой кости.
     Изящные поклоны, которые посольские дворяне отвешивали сначала хозяину,
а потом, по старшинству, боярам, совсем расположили к ним именитую знать.
     "Но  откуда проведали,  что  Стрешневы выше  Лопухиных?!"  -  поражался
Хворостинин.
     И  вдруг ни с  того ни с  сего шепнул надменному и  строптивому боярину
Милославскому:
     - Из  знатных  князей,  царю  иверскому ближние люди,  только  блюдятца
шаховых  посланцев,  оттого  и  рядятся  в  простое платье  и  на  коней  не
саживаются.
     И  пока  Милославский делился  новостью с  соседями,  а  те  с  другими
боярами,  Хворостинин подхватил "барсов" и  усадил рядом с собою по правую и
левую руку.
     Наступало время полпира.
     Широко  распахнулась дверь,  вошла  боярыня в  темно-зеленом сарафане и
жемчужной кике,  держа  поднос с  кубком.  За  нею  следовали пестрой толпой
сенные девушки.  Подойдя к старшему Морозову, боярыня низко ему поклонилась.
Поклонился ему и подошедший Хворостинин, в голос с женой проговорив:
     - Не откажи в чести вина пригубить!
     - За тобой следом, боярин! - ответил с поклоном Морозов, принял кубок и
осушил его. - Счастья и богатства дому вашему, а вам во здравие!
     Застучали кубки.  Боярыня вышла и  вскоре вернулась,  но  уже  в  синем
атласном  сарафане  и   в   другом  кокошнике.   Снова  пенился  на  подносе
золоточеканный кубок.  Как  раньше к  Морозову,  подошла она  к  Нарышкину и
поднесла ему кубок:
     - Не откажи в чести вина пригубить!
     И  опять ушла,  и  опять вернулась,  но уже в вишневом сарафане и новом
уборе. С поясным поклоном поднесла она кубок Долгорукому. А там снова ушла и
снова вернулась,  но уже в голубом сарафане с серебряными лилиями по полю. С
поясным поклоном поднесла она кубок Ромодановскому. И вновь уходила, и вновь
возвращалась -  каждый раз в сарафане другого цвета,  в другом кокошнике,  -
подходила с кубком к каждому гостю, пока не обошла всех.
     Как только Хворостинин опустился на свое место,  стряпчий тотчас поднес
каравай  черного  хлеба,  нарезанный ломтями.  Хворостинин нарезал ломти  на
маленькие кусочки и каждый кусочек особо передавал гостю:
     - По примете дедовской: хозяйский хлеб злых духов отгоняет!
     Покончив с последним ломтем, Хворостинин ударил в ладоши.
     Вереницею,  один за другим,  вошли слуги, неся в руках дымящиеся мисы с
лапшою,  со  щами,  с  рассольником,  со  всевозможной ухой:  и  черной -  с
гвоздикой,  и белой - с перцем, и просто голой. Поначалу ели степенно, но по
мере  освобождения  жбанов,  ковшей,  кружек,  чарок,  многофунтовых кубков,
достаканов, овкачей и болванцев все веселели, чаще взлетало над столами:
     - Отведай!
     - Пригуби!
     Пока бояре со всем рвением управлялись с мисами, стряпчий опустил перед
Хворостининым опричное -  особое блюдо:  огромный курник. Важно разрезал его
боярин на  куски,  разложил на  блюдца и  подал дворецкому знак.  По  наказу
Хворостинина дворецкий подносил эти блюдца гостям,  соблюдая старшинство,  и
низко кланялся:
     - Жалует тебя боярин опричным блюдом. Сделай милость, порадуй хозяина!
     Вставали Стрешнев, Пушкин, Лопухин, отвешивали поклон:
     - Благодарствую за честь!
     - На здравие! - отвечал Хворостинин, одаривал гостей посланными блюдами
и присоединял к дару кубки и стопы.
     Гиви сосредоточенно считал по-грузински: "Раз суп, два суп, три суп..."
А  когда  досчитал до  двадцати,  боярин Милославский,  ухнув,  отвалился от
стола.  И следом пошли пироги: слоеные, подовые, белые, с говяжьей начинкой,
с  заячьим мясом,  смешанным с кашей и лапшой,  с рыбьей начинкой.  Пробовал
Гиви считать и  пироги,  но сбился со счета.  Зато осетра пудового,  белугу,
налимов, карпов, стерлядь паровую, рыбу тельную с приправою в огромных чашах
Гиви решил крепко запомнить, чтобы вконец поразить Папуна.
     И наверху,  в терему у боярыни,  тоже веселились.  Помахивая платочком,
плавно шла  по  кругу княжна Хованская,  полуопустив густые ресницы,  певуче
выводила:

                Травушка-муравушка, зеленый лужок,
                Молодец боярышню взглядом обжег,
                   Подбоченился, смех задористый,
                   Удалой Иван да напористый.