о задирке твоей тебе ж, чужеземцу, я, воевода,
твердо сказываю:  впредь тебе,  Булат-беку,  до того грузинца,  до дворянина
Дато, в царствующем городе Москве дела нет!
     Булат-бек   пропустил  мимо   ушей   скрытую  угрозу,   кинул   поводья
мазандеранцу и,  не удостаивая толпу ни одним взглядом,  вошел в  персидскую
лавку. Мамеселей услужливо опустил полосатый навес.
     Тяжело вкладывая ногу в стремя, Юрий Хворостинин обернулся к Дато:
     - Лживил Булат-бек!  Да посла ни куют,  ни вяжут,  ни рубят,  а  только
жалуют.  -  И дружественно кивнул Дато.  - И тебя с товарищем жалую в хоромы
свои на воскресный пир.  А  повод к тому ныне -  чудесное из огня спасение в
Китай-городе дочери сестры моей боярышни Хованской.
     Поблагодарив боярина за расположение к ним, Дато поклонился и задушевно
произнес:
     - С  большой  радостью мы  переступим порог  твоего  благородного дома.
Много красавиц,  боярин,  видел я на земле грузинской, но родная тебе княжна
Хованская - светило из светил!
     И  Дато рассказал о  том,  как гибла боярышня,  как вынес ее из пламени
буйный Меркушка,  и,  воспользовавшись случаем,  попросил Юрия  Хворостинина
зачислить Меркушку в стрелецкое войско.
     - Добро!  -  проговорил воевода. - На ловца и зверь бежит. Быть удальцу
стрельцом  в  Терках,  присылай  Меркушку.  -  И,  огрев  жеребца  татарской
нагайкой,  на скаку крикнул:  -  А худо,  други,  что иной раз сабле нужно в
ножнах дремать! - и ускакал.
     Нехотя расходилась толпа. Вновь подошедшие узнавали от ярых свидетелей,
что  "виной  всему  шиш  басурманского  царства!"   Продавцы,   усевшись  на
перевернутых кадках у  полосатого навеса,  терпеливо ждали  в  надежде,  что
кто-нибудь из кизилбашей высунется из персидской лавки и  можно будет ударом
по башке отвести душу, - уж больно было жаль просоленных огурцов.
     Но полосатый палас неподвижно свисал от шеста до самой земли.
     А  стрелецкий  пятидесятник  с  отрядом  проводил  грузин  в  Греческое
подворье.
     В  сводчатую комнату,  где  архиепископ Феодосий и  архимандрит Арсений
после  посещения  Никитского монастыря вели  благочестивый разговор  о  том,
сохранилась ли доныне порода яблони, от коей вкусил Адам, шумно вбежал Гиви,
а  за  ним  улыбающийся Дато.  Феодосий,  отодвинув небесного цвета блюдце с
мочеными яблоками, вопросительно посмотрел на азнауров.
     - Отцы церкви,  - с нарочитым простодушием проговорил Дато. - Булат-бек
получил из Ирана сундук,  а  в нем ковчежец с хитоном господним,  похищенным
шахом Аббасом из Мцхетского собора.
     Выскочи из-под пола яблоко райского соблазна, и тогда бы пастыри не так
вздрогнули,  как от  этой вести,  страшной по  своим возможным последствиям.
Сильный пот  выступил на  лбу Феодосия,  а  на  щеках архимандрита разлились
красные  пятна,  словно  кто-то  опрокинул  чернильницу  на  пергамент.  Но,
соблюдая  сан,  Феодосий равнодушно вынул  четки  и  отсчитал три,  согласно
догме.
     - Откуда, сын мой, узнал, что в поганом сундуке ковчежец?
     - Отец Феодосий,  как только шаху в Мцхета рассказали о святыне,  он на
наших  глазах повелел положить хитон в  сундук,  зашить в  палас,  вытканный
монастырским узором,  и  бережно доставить в Исфахан.  Сегодня по мцхетскому
паласу узнал: красные кресты, голубые сосуды - редкий узор. Думаю, "лев" для
подкрепления домогательств о  торговой дружбе  подкинул сундук.  -  Вместе с
двумя евнухами,  -  запальчиво перебил Гиви, - я тоже их по узору на черепах
узнал. Может, царь Русии с помощью евнухов хочет загнать веру в гарем?
     - Не  кощунствуй,  сын мой,  не  кощунствуй!  -  заметно встревоженный,
проговорил Феодосий.
     Смочив холодным квасом платок,  Арсений вытер  щеки,  но  красные пятна
поползли на шею.
     - А может... персы... подменили хитон? - медленно протянул Дато.
     Арсений выронил кружку, в широко раскрытых глазах его мелькнула искорка
восхищения. И эта искорка, словно перенесясь через стол, заметалась в глазах
Феодосия. Иерархи заерзали на скамьях - вот-вот сорвутся и побегут куда-то.
     Наскоро  благословив азнауров,  они  отпустили  их  и  плотно  прикрыли
дубовые двери.
     - Увидишь,  Гиви, святые отцы вылезут из шкуры агнцев и проведут за нос
исфаханского "льва", - шепнул Дато.
     - Ты  вправду думаешь,  Дато,  что  шах вместо хитона прислал патриарху
шальвари любимой жены?
     - Не кощунствуй, сын мой, не кощунствуй! - Дато взглянул на изумленного
Гиви, и его громкий смех прокатился по темному коридору.


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     Боярская  усадьба  Юрия  Хворостинина  раскинулась  на  Царевой  улице,
недалеко от  Успенского вражка.  Высокий дубовый забор,  железные ставни  на
оконцах и смотрильня над тесовыми воротами, обитыми листовым железом, делали
хоромы схожими с  крепостцой,  готовой к осаде,  и лишь ярко-синее крыльцо с
пузатыми столбиками веселило глаз.  Обширный тенистый сад оберегал хоромы от
уличного гомона, а многочисленные службы уходили в глубь двора.
     Юрий Хворостинин торопливо откинул пышный полог, конец атласного одеяла
скользнул на  персидский ковер.  Он  пересел на  бархатный столец  и  окинул
взглядом опочивальню.  Окованные тяжелые сундуки,  полные  соболей и  черных
лисиц,  прочно стояли на месте,  в иных сундуках хранились кафтаны,  ферязи,
однорядки,  а  от  моли  и  затхлости спасала кожа  водяной м