ной нитью...
     Намотав  на   ус,   как   следует  выгодно  вести  оптовую  торговлю  с
главенствующими городами,  азнауры решили вернуться в Греческое подворье, до
него отсюда рукой подать, и не надолго расстаться с толмачом.
     Но Москва город загадок,  на семи холмах,  но на сорока умах. Лабиринт!
Куда  легче  было  там  в  суровом ущелье Сурами указать туркам,  бегущим от
Великого Моурави, прямую дорогу из пределов Картли.
     Выбравшись на главную улицу, Тверскую, "барсы" спустились к мосту через
реку Неглинную,  обогнули дворики стрелецкого Стремянного полка,  добрались,
пыхтя,  до  "Китай-города" -  Большого посада и,  попав невзначай в  пестрое
Зарядье, безнадежно заплутались.
     Кривые узкие улочки,  тупики,  мостки,  лестницы. Пришлось, чертыхаясь,
немало прокружить вокруг Греческого подворья,  где  справа и  слева тянулись
приземистые избы  с  оконцами,  затянутыми рыбьими пузырями.  Здесь  ютились
мелкие торговцы,  ремесленники и те люди в лохмотьях, которые встречаются на
всех майданах и базарах. Они редко находят работу, но почему-то не умирают с
голоду. Изо всех подворотен несся оглушающий лай. Где-то кукарекали задорные
петухи,  где-то  мычали коровы,  ржали  кони  и  нависал душный запах масла,
дегтя, сушеной рыбы.
     Наконец между двумя курными избами, тесно прижавшимися друг к другу, им
преградил  путь  боярин  Юрий  Хворостинин.  "Негоже  посольским  людям  без
должного блеска среди холопов и  челядников ходить",  -  бегло проговорил он
по-татарски.  Обрадованный Дато сразу засыпал боярина заверениями,  что он и
Гиви  лишь  свитские азнауры,  назначенные в  дорожную охрану отцов церкови.
Сошлись быстро на том, что без толмача отныне не будут выходить из подворья.
Но  Юрий Хворостинин ни  словом не  обмолвился о  своем решении приставить к
грузинам дюжих стрельцов для тайного "бережения".
     Нетерпение гнало "барсов" на улицу,  но на Пушечный двор было еще рано.
Тогда  отважные "барсы",  сопровождаемые толмачом и  незаметно следующими за
ними караульными стрельцами,  стали кружить по Китай-городу,  бродящему, как
брага в котле. Неугомонность русских пришлась по душе пылкому Дато.
     Неумолчный человеческий гомон точно подталкивал их вперед. "Барсы", уже
не  сопротивляясь,  неслись,  вертелись,  изворачивались.  Мелькали каменные
лавки Средних рядов,  вереницы возов,  доверху нагруженных товарами,  кади с
квасом.  Какая-то веревка хлестнула Гиви по носу, какое-то колесо наехало на
цаги  Дато,  какое-то  бревно опустилось на  спину толмача.  Подобно парусам
развевались  пестрые  полотнища  бревенчатых  лотков,   шалашей,  стрелецких
подлавок,  рундуков,  набитых  сапогами,  битой  птицей,  пищалями,  ножами,
копьями, конской упряжью. Надрываясь, торжанины зазывали покупателей.
     - В  Любке деланы юба да  штаны атласные,  по пять рублев двадцать семь
алтын четыре деньги. Наваливайся!
     - Рукавицы сытые - полтина! Рукавицы голодные - полтина!
     - Эй,  красавицы,  чулки шелковы -  полчетверти рубля! Чулки гарусные -
тридцать алтын!
     - Кому ожерелье турецкое, без малого два рубля!
     - Чуга лисья,  краше не  найдешь;  бери задаром,  за  десять рублев две
гривны!
     - У  кого  голова,  покупай град  Москва,  месяц  над  тучкою  -  шапка
кумашная.
     - А вот полости санные - дни весны обманные; вновь придет зима, покупай
- эх-ма!
     - Кому товар орешный, луковый, мыльный, белильный?!
     - Попона черкасская, дарю за шестьдесят алтын! Проходи, доторгуешься до
лопанца!
     - Эй,  казна  поджарая,  -  вот  шуба  чубарая!  Восемь  рублев,  гость
Киселев!..
     Черные двуглавые орлы,  пришлепнутые к  дверям царских кабаков,  словно
зазывали присоединиться к пьяным воплям.
     Толмач,  объяснив грузинам,  что кабак есть кружало, ибо в нем народ от
зари до зари кружит, усмехнулся и повел их к Фроловскому мосту, перекинутому
через глубокий ров,  отделяющий Кремль от Китай-города. Здесь по обе стороны
моста чинно тянулись бревенчатые лавчонки и ларьки.
     Необычный товар  представился глазам  "барсов":  рукописные и  печатные
книги, харатейные, бумажные, лубочные картинки, фряжские листы.
     Наугад Дато взял с прилавка массивную книгу. Толмач пояснил:
     - Это  "евангелие  апракос",  в  пол-листа,  писанное  в  четырнадцатом
столетии уставом на  пергаменте,  в  два столбца,  на  триста двадцати шести
листах, а переплетено в доски, обложенные малиновым плисом.
     Рассматривал  Дато  и  другие  книги,   схожие  по  судьбе  с  древними
грузинскими книгами,  которые тоже странствовали,  нередко брались в  плен и
спасались воинами и монахами.  "Евангелие апракос",  к удивлению Гиви,  Дато
купил,  тут же решив,  что архидьякон Кирилл переведет книгу на греческий, а
Бежан Саакадзе с греческого на грузинский,  дабы он,  Дато,  мог преподнести
священные откровения отцу Трифилию.
     Гиви, слегка позевывая, разглядывал лубочные картинки, соображая: стоит
ли подарить Димитрию полторы картинки,  изображающие ослицу и ослят;  и если
стоит,  то  какую  половину ослицы привезти носатому черту,  а  какую отдать
мальчишке,  глазеющему на грузин. Или все же осчастливить Димитрия шапкой на
зайцах?
     Понравился  Дато  и  "Служебник"  с  заставками,  нарисованными во  всю
страницу по золоту разными красками, с подписью на обороте: "Мазал Андривина
многогрешный".
     Польщенный заинтересованностью грузина русскими книгами,  толмач снял с
прилавка  "Песню   о   воеводе   Михаиле   Васильеве  Скопине-Шуйском",   "О
нижегородском ополчении Минина" и задержал внимание Дато на "Первом казачьем
написании о покорении Сибири".  С помощью