ую шею и  жалостливо следила,  как
затем он устало, по-стариковски жует саман.
     Годы,  бурные годы промчались под копытами Джамбаза. Трубили серебряные
трубы победы,  падали города,  слитые тени  коня  и  всадника проносились по
раскаленным  пескам,   склонялись  ниц  плененные  владыки,  под  афганскими
облаками кружил  конь,  к  его  копытам падали  золотые ключи  твердынь,  от
пронзительного ржания вздрагивали в джунглях неведомые звери,  раджи бросали
к  его ногам слоновые бивни,  он вздымался на дыбы у стен Багдада и в ореоле
страусовых перьев гордо вступал в Исфахан.
     Отошла жизнь, полная огня, страстей и стремлений. И вот сейчас Джамбазу
осталась горсть ячменя, которую он с трудом дожевывает...
     - Э-э, Иорам, где отец?!
     В ворота вместе с Автандилом ворвалась жизнь, молодая, нетерпеливая.
     - Отцу сейчас не до тебя, - с нарочитой холодностью ответил Иорам.
     Он  завидовал  брату,  завидовал  его  возрасту  и  мечтал  о  сотне  в
золотистых плащах,  шумящих,  как ливни,  -  именно о такой сотне, над какой
начальствовал Автандил.
     Разгадав настроение брата,  Автандил задорно расхохотался и вприпрыжку,
подражая оленю, побежал в дом.
     - ...Так  ты  говоришь,  мой Дато,  светлейший Леван Дадиани испытывает
разочарование?
     Верхняя  площадка на  Орлиной башне  всегда  казалась тесной.  Саакадзе
продолжал крупно шагать,  задевая плечом то свод у  двери,  то светильник на
арабском столике. Но если бы ему пришлось воздвигнуть башню, соответствующую
его настроению сейчас, то она не поместилась бы и на Дигомском попе.
     - Да, мой Георгий, светлейший так и сказал:
     "С  Теймуразом мы  не сговоримся.  Не ему предопределил бог стать царем
царей.  С  ним  мы  не  уповаем расширить грузинские земли.  Да  поможет ему
иверская божья  матерь  удержать одну  кахетинскую корону на  своей  голове,
столь искушенной в звучных шаири".
     Гулко раздавались шаги Саакадзе по  каменному полу.  Внимательно слушал
он и Даутбека, привезшего также невеселые вести.
     - Значит, Гурия и Абхазети недоумевают, притаились? И Имерети выжидает?
- Саакадзе  резко  остановился около  висящего  на  стене  щита  с  девизом,
вычеканенным Ясе,  осторожно  поправил  меч,  которым  очистил  Марткоби  от
персидских полчищ,  и тяжело опустился на тахту.  - Этого следовало ожидать,
друзья  мои.  Владетели Западной Грузии хорошо изучили Теймураза:  ничем  не
захочет  делиться ревнивый Теймураз с  другими царями,  ничем  не  соблазнит
князей... Все завоеванное, если богу будет угодно, присвоит себе, как только
им  добытое.  Но  не  об  этом сейчас печаль.  Не в  том беда,  что Теймураз
Багратиони и Георгий Саакадзе все меньше доверяют друг другу,  а в том,  что
царь и Моурави сейчас как два клинка,  скрестившихся на поединке.  Лишь одно
еще объединяет нас -  тревога перед неотвратимым вторжением шаха.  Обоим нам
грозит смертельная опасность увидеть на обломках Грузии желтую розу Ирана.
     - Думаю,  Георгий,  церковь уже  забыла о  желтой розе  Ирана и  больше
заботится о  желтых зубах коронованного кахетинца,  -  с  досадой проговорил
Ростом.
     "Барсы" выразительно уставились на  Дато,  но  он,  как бы  не  замечая
свирепых взглядов Димитрия,  продолжал подтягивать цаги. Димитрий, задыхаясь
от гнева, выкрикнул:
     - Ты что, полтора дня будешь язык на цепи держать?!
     Махнув рукой, Дато нехотя протянул:
     - Хотя на сегодня и так много удовольствий, но еще имею слово...
     - Почти догадываюсь,  мой Дато. Палавандишвили рогатки на своих дорогах
восстановил?
     - Хуже,  Цицишвили  и  Джавахишвили отказались  прислать  очередных,  а
Магаладзе увели  еще  не  отслуживших с  Дигомского поля.  Понимаешь,  какая
опасность? Равноценная измене! Придется тебе снова ехать к царю, желтая роза
Ирана  благоухает кровью.  Если  войско  разбредется,  строптивому кахетинцу
останется одно: опять благосклонно посетить Гонио.
     - Друзья мои,  не  то  страшно,  что князья охладели ко мне,  их всегда
можно  разогреть.   Страшна  церковь,   она  заметно  склоняется  в  сторону
Теймураза.
     - Шакалы!  - наконец нашел на ком излить свой неугасимый гнев Димитрий.
- Дай мне,  Георгий,  полтора монастыря,  и  лицемеры в рясах сразу вспомнят
ночь под пасху в Давид-Гареджийской обители.
     - Может, Димитрий прав? Конечно, не нам уподобляться персам, но...
     - Я  все  думаю,  -  вдруг  перебил Гиви,  -  шестьсот зажженных свечей
держали в руках монахи, - сколько воску напрасно погибло!
     - Гиви!  -  заорал Димитрий под смех "барсов".  -  Пока я не вылепил из
твоей башки шестьсот первую свечу, лучше...
     - Слава богу,  друзья,  что у нас есть Гиви, иначе смех совсем исчез бы
из  наших домов...  Да,  наступление надо начинать с  испытанного рубежа.  Я
выеду с  Дато и  Гиви в  Кватахеви.  Видно,  вновь приблизился час борьбы за
спасение родной земли от собственных безумцев.
     - Значит, Георгий, ты твердо решил больше не ездить к царю?
     - Ездить никуда не надо,  -  вбежав в комнату, выпалил Автандил, - царь
сам изволит пожаловать к  католикосу!..  Я все разведал по твоему повелению,
мой отец!
     "Барсы" многозначительно переглянулись.
     - Что же это,  Георгий,  -  нахмурился Даутбек,  -  ты только прибыл из
Телави,  и  там  царь  ни  словом не  обмолвился о  своем намерении посетить
Картли? Или он не считает тебя бо