|
а пойманный тур. Он еще не
осознал позора плена и недоумевал: почему так ограничен простор, почему
любоваться солнцем стало так тревожно? Клубились белые облака, окаймляя
небесные озера.
Царь заговорил о любезной его сердцу Кахети.
Ни одним словом не прервал Саакадзе напыщенную речь. И когда Теймураз
счел нужным замолкнуть и удобно расположиться в резном кресле, он осторожно
заговорил о своем намерении защищать не одну Картли. Но если царь твердо
решил не покидать Кахети, то не разумнее ли будет отныне ему, Моурави, с
разрешения царя не покидать Картли, сосредоточив свое внимание на возведении
укреплений по новому расчету и сторожевых башен, способных выдержать
сокрушительный огонь шахских пушек.
Теймураза словно порывом ветра подбросило в спокойном кресле. "Как,
Моурави замыслил самолично распоряжаться богом данным ему, царю Теймуразу,
царством?!"
И тут Саакадзе не без удовольствия заметил ревнивое беспокойство
упрямого кахетинца: "Кажется, цель достигнута", - и с еще большим
притворством принялся сокрушаться: архангел Михаил свидетель, что только из
желания угодить царю он, Саакадзе, уже неделю назад разослал своих "барсов"
гонцами в Самегрело, Имерети, Гурию и Абхазети с напоминанием о клятве,
данной в кутаисской Золотой галерее, - вступить в военный союз с Картли и
Кахети.
Невольный страх подкрался к сердцу Теймураза. Он уже сожалел, что
согласился выслушать Моурави наедине. Недаром Чолокашвили не одобрял такой
уступки домогательствам мятежного ностевца. Необходимо сегодня же ночью в
тайной беседе с ближайшими князьями найти способ укротить дерзкого.
Заметив бурые пятна, покрывшие лицо царя, Саакадзе облегченно вздохнул:
"Богоравный упрямец очень скоро пожалует в Тбилиси. Тогда на высшем Совете
безусловно решится: или Теймураз останется в Метехи, или... или Моурави
получит полную возможность действовать в пределах Картли".
Когда поздней ночью, после дипломатического ужина с Моурави, в покоях
Теймураза, озаренных светом синих и красных лампад, первые советники
выслушали встревоженного царя, они дружно принялись описывать щит Саакадзе,
с которым ностевец посмел въехать в царствующий город кахетинских
Багратиони, и, удваивая тревогу, посоветовали царю выбить из рук Саакадзе
его предостерегающий щит, - и не в Телави, где такое действие не достигнет
желанной цели, а в Тбилиси, где картлийский католикос поможет повелителю
двух царств обуздать зазнавшегося "барса".
В тенистом саду тихо журчит в канавках вода, садовник молча подрезывает
виноградные лозы. На плоской крыше ковровщик чинит ковер с изображением
свирепого льва, которого продырявил своей шашкой Иорам. А чуть ниже, на
широком резном балконе, девушки из Носте старательно вышивают новое платье
для Русудан. На этом настояла Дареджан: не подобает жене Великого Моурави
появляться в Метехи в прошлогодних нарядах. Вот платье цвета спелого
винограда, разве не восхищают глаз жемчужные звезды? А вот платье цвета алой
розы, затканное разноцветным бисером. А это - для встречи царя, оно цвета
весенней тучи с золотыми зигзагами молний.
На доводы верной Дареджан гордая Русудан отвечает покорной улыбкой. И
то верно - жена Моурави должна делать многое, к чему не лежит сердце. Разве
не приятнее было бы никогда на появляться в тронном зале Метехи, где
владычествует не светлый Луарсаб, а коварный Теймураз? Или после гибели
Паата прельщает ее платье другого цвета, кроме как цвета ночи, затканное
печалью? Но она надевает блестящие одежды, ибо под бархатом и атласом
удобнее прятать тревогу за Георгия, за будущее "барсов" и тоску по
невозвратному... И она прикалывает к густым волосам фату, расшитую
серебряными кручеными нитками, поясную ленту из синего атласа с золотистыми
блестками, она прикрепляет к платью цвета весенней тучи застежку с выпуклым
жуком, как бы выползающим из голубоватой лавы, и украшает лоб бархатным
обручем с алмазной луной посередине.
Наконец, сославшись на необходимость повидать Иорама, ей удалось
ускользнуть от восторженных восхвалений. Она быстро спустилась по ступенькам
и, пройдя двор, направилась к конюшне.
- Победа*, моя прекрасная мама! - еще издали кричит Иорам, соскакивая с
седла старого Джамбаза.
______________
* Приветствие у грузин, соответствует русскому "здравствуй".
Старый Джамбаз! Как горька для него эта кличка. Он не хочет смириться
со своей старостью и каждое утро громким ржанием извещает господина о
времени выезда. Но лоснящаяся спина уже не выдерживает богатырского седока,
подгибаются стройные ноги, и вместо былого могучего выдоха, от которого
шарахались птицы, из открытого рта вырываются хриплые стоны. И когда Иорам,
получив право беречь старого Джамбаза и господствовать над ним, первый раз
вскочил в седпо, Джамбаз от обиды жалобно заржал... Саакадзе, потрепав его
поредевшую гриву, грустно сказал: "Нет, Джамбаз, я не изменил тебе, я помню,
как обязан твоей стремительной легкости, но, друг, время беспощадно, оно не
щадит и коней. Я беру твоего сына, ты бери моего". Джамбаз понимающе смотрел
на господина черными затуманенными глазами.
С того дня каждое утро, когда возвращался Иорам с необходимой Джамбазу
прогулки, Русудан выходила встречать коня. Она давала ему кусочки сладкого
теста из своих рук, гладила его опущен
|
|